|
Гумилев Л., Панченко А.КУМИР ИХ ≈ ЛОЖЬЛ. Гумилев. Есть ли ложь в живой природе? В какой-то мере есть. Мимикрия животных ≈ это попытка обмануть хищника или добычу. Но как хищники, так и их жертвы имеют право спасать свою жизнь, которой угрожает либо голод, либо съедение, так что мимикрия оправдана закономерностями биосферы, находящимися вне добра и зла.
А. Панченко. Нечто подобное есть и в человеческом общении ≈ так называемая ╚ложь во спасение╩ (не собственной шкуры), например, та неправда, которую всегда говорят умирающему у смертного одра. Бывают и другие разновидности бескорыстной лжи, хотя бы краснобайство, что подтверждается ╚оправдательной╩ пословицей: ╚Красно поле с рожью, а речь с ложью╩. Это хорошо понимал городничий из ╚Ревизора╩, а точнее ≈ Гоголь, которому в быту случалось вести себя так, как вел себя Хлестаков. Такая ложь ≈ не грех, а слабость.
Л. Гумилев. Древние люди в этой проблеме не путались. Они ввели понятие ╚клятва╩, то есть юридически оформленное отречение от полезной, а подчас и спасительной (для себя) лжи. Право на обман, двусмысленность, уклончивость за человеком сохранялось, но только в повседневной жизни. Клятва же выделялась как экстраординарный акт, как отказ от следования закону природы, то есть инстинкту сохранения. Поэтому в свидетели, а точнее в охранители соблюдения клятвы призывались боги или духи стихий, которые должны были наказать клятвопреступника. Этим оттенялось супернатуральное значение клятвы. В Евангелии ставшим на путь самосовершенствования или святости рекомендовано не клясться, а всегда говорить только правду. ╚А я говорю вам: не клянись вовсе... Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого╩. Но для всех прочих, обычных людей во всех христианских странах клятва названа присягой и сохранена как полуюридический-полурелигиозный акт, до сих пор имеющий значение и смысл. Ибо обман ≈ это просто неблаговидный поступок, а нарушение клятвы, то есть обман доверившегося,≈ это преступление противоестественное и противобожественное, это оскорбление мирового порядка ≈ предательство. На организмическом уровне ложь отдельных персон ≈ это не только несимпатичный стереотип поведения, но и способ воздействия на окружающую среду, этническую и ландшафтную. На популяционном уровне это уже массированная дезинформация в антисистемах, воздействующая на среду социальную и культурную. Но на биосферном уровне происходят процессы упрощения, которые ведут к замене высших животных ≈ микроорганизмами (гниение трупов), к превращению живого вещества в косное, к распаду космического вещества на молекулы, молекул ≈ на атомы, внутриатомных реальных частиц ≈ на виртуальные, к переносу фотонов в Бездну, то есть в вакуум. А ведь начиналось-то как будто с пустяков. Но что такое истина, противостоящая лжи? Не надо мудрить и мистифицировать читателя, да и самого себя. Будем называть истиной суждение, адекватное заданной сумме наблюденных фактов, где погрешность не превышает законного допуска. А. Панченко. Разным странам и народам приходилось переживать эпохи большой лжи. Россия не исключение. А. С. Хомяков, истово веровавший в то, что ╚светла ее дорога╩, не зря же обращался к ней так:
Этот ╚канон покаяния╩ (так назвал Хомяков свое стихотворение), сочиненный в 1854 году, в разгар несчастливой для России Крымской войны и в исходе лицемерного и кичливого николаевского царствования, естественно, не мог быть тогда напечатан. Оппозиция, от Шевченко до Герцена, знавшая ╚канон╩ в списках, была от него в восторге. Что до ╚общества╩, оно завалило автора пасквилями, ╚даже с онёрами извозчичьей речи╩, как он выразился в одном письме. По предписанию Третьего отделения у Хомякова отобрали расписку в том, что он не будет никому сообщать своих сочинений прежде, нежели их дозволит цензура. В общем, обыкновенное дело: и обличение, и реакция на него типичны для тоталитарных режимов. Чем хуже идут дела, тем больше лгут и тем больше оскорбляются правдой. Но вот что показательно: коллеги по поэтическому ремеслу предъявили Хомякову претензии по части христианской нравственности, обвинили его в нарушении пятой заповеди. Когда читаешь стихотворные ответы Н. В. Арсеньевой (╚Стыдись, о сын неблагодарный, отчизну-матерь порицать...╩) и графини Е. П. Ростопчиной (╚Сам Бог сказал: чти мать свою!..╩), кажется, что дамы сговорились. Однако и состарившийся либерал князь П. А. Вяземский им вторит: ╚Подобает быть почтительнее и вежливее с матерью своей; добрый сын Ноя прикрыл плащаницею слабость и стыд своего отца╩. Получается, что Хомяков плохой сын, что он похож на библейского Хама, который посмеялся над наготою Ноя. Откуда такое поразительное единомыслие? И почему все оппоненты мыслят религиозно? Можно, конечно, предположить, что они хотят больнее уколоть Хомякова (всем было известно, что он человек глубокой и теплой веры, ╚Рыцарь Православной Церкви╩, согласно позднейшей апофегме Н. А. Бердяева). Но важнее, на мой взгляд, вспомнить о русском обыкновении (если угодно, о предрассудке) толковать историю провиденциально, как и толкует ее православнейший Хомяков: история есть некое согласование Промысла Божия и свободной воли обремененных грехами людей. Для тех, кто живет в сфере религиозного сознания, это всего лишь норма. Но провиденциальность актуальна и для XX века, несмотря на то, что в известный момент наше общество объявило себя светским и даже атеистическим. ╚Светлое будущее╩ ≈ это не по-человечески понятная надежда, не расчет, а религиозное убеждение, своего рода кумир, ╚тмутараканский болван╩. Не зря же в разные десятилетия XX века разные люди без тени сомнения и смущения опубликовывали сроки наступления этого ╚светлого будущего╩. Между тем его апологетам следовало бы задуматься над тем, что сходные пророчества высказывались не раз и не два ≈ и никогда не сбывались. По закону больших чисел, они и не исполнятся. Вообще, как это ни печально, гораздо реальнее пессимистические прогнозы, нежели оптимистические. Иерусалим был разрушен, а ╚Город Солнца╩ не построен до сих пор. Если искать истоки этого убеждения, оставаясь в пределах христианской цивилизации и опуская некоторые посредствующие звенья, мы неизбежно придем к ╚тысячелетнему царству Христову на земле╩, о котором говорится в 3≈6-м стихах 20-й главы Апокалипсиса. На этом тексте основывается очень старая ересь хилиастов, ╚тысячелетников╩ (отметим, что православная церковь, веря в богодухновенность Апокалипсиса, тем не менее в богослужении им не пользуется и земного рая не сулит; что до царствия небесного, оттуда еще никто не возвращался и его не опровергал). А слово ╚покаяние╩, столь часто ныне употребляемое? Оно всегда звучало в России при конце культурно-исторических циклов. Таков и хомяковский ╚канон покаяния╩, составленный в канун отмены крепостного права и великих реформ Александра II. Культурная привычка, или по-нынешнему традиция (в данном случае традиция провиденциального осмысления национального бытия),≈ могучая работница на историческом поле. Но работает она и во благо, и во зло.
Л. Гумилев. История ≈ это изучение процессов, протекающих во времени, но что такое время, не знает никто. В этом нет ничего удивительного. Вероятно, рыбы не знают, что такое вода, потому что им не с чем ее сравнить. А когда они попадают на сушу, то у них не остается времени, чтобы заняться сравнением воздуха с водой. В. И. Вернадский определил смерть как разделение пространства и времени, ибо, по его мнению, косное вещество вневременно. Он прав, но историки имеют дело только с процессами умирания, при которых сущее становится прошлым. А реально ли прошлое? В этом вопросе единства у современных ученых нет. Существует и весьма распространено мнение, что прошлого вовсе нет. Джованни Джентиле пишет: ╚В прошлые времена люди рождались, думали, трудились... но все они мертвы, подобно цветам, красотой которых они наслаждались, или листьям, которые зеленели у них на глазах весной и, желтея, осыпались осенью. Память о них живет, но мир воспоминаний, подобно миру фантазии, есть ничто; и воспоминание не лучше, чем мечта... Историк знает, что жизнь и значение прошлых фактов не могут быть открыты в хартиях, надписях или любых действительных останках прошлого; их источники в собственной личности историка╩. Согласиться тут невозможно, но повременим спорить, так как есть и другие авторы, писавшие на эту тему. Еще категоричнее П. Гардинер и Б. Рассел. ╚Не существует абсолютных реальных причин, которые ждут, чтобы их открыли историки, пишущие на различных уровнях и с различных расстояний, с разными целями и интересами, в разных контекстах и с различных точек зрения╩ (П. Гардинер). Ценность истории ≈ в том, что она дает знание ╚о человеческих существах, находящихся в обстоятельствах, чрезвычайно отличных от наших собственных╩, но это ╚не строго аналитическое научное знание╩, это ╚нечто вроде того знания, которое любитель собак имеет о своей собаке╩ (Б. Рассел). Думается, что материал для такого пессимистического вывода перечисленным мыслителям дали историки того типа, который удачно описал Анатоль Франс во введении к ╚Острову пингвинов╩: ╚Да разве мы пишем историю? Разве мы пытаемся извлечь из какого-нибудь текста, документа хоть малую крупицу жизни или истины? Мы просто-напросто издаем тексты. Мы придерживаемся буквы... Мысль не существует╩. Защищать эту позицию не хочется, а ведь по сути спор идет именно по ее поводу. Так внесем необходимую ясность. Спор, если бы он был начат, был бы основан на филологическом недоразумении. Историей ныне называют целый ряд занятий, хотя и связанных друг с другом, но весьма различных: 1) публикацию и перевод древних источников ≈ занятие необходимое, но дающее только сырье; 2) историческую критику, отсеивающую сознательную, а иногда несознательную ложь древних авторов ≈ получение полуфабриката; 3) сопоставление добытого материала с накопленным ранее ≈ это уже продукт, но еще не предмет потребления; 4) интерпретацию данных в плане поставленной проблемы и 5) постановку новых проблем, выходящих на стык наук. Перечисленные выше и подобные им философы огорчались, по существу, тем, что не получали из необработанного сырья сувенира на заказ без предварительной обработки. Это действительно невозможно, но иного пути нет и не будет. Правы философы в другом: пройти этим путем может отнюдь не каждый. Самые на вид простенькие обобщения требуют такого душевного подъема и накала чувств, при котором мысль плавится и принимает новую форму, сначала поражающую, а потом убеждающую искреннего читателя. И дело не в том, каким ходом мысли или подбором аргументов доказан тезис; это кухня научного ремесла, знать которое, конечно, надо, но одного знания мало. Дело в том, почему иногда удается новый тезис найти и доказать. Это таинство психологии творчества, которое древние греки приписывали музе истории ≈ Клио. Эта муза подсказывает нам, что скепсис философов неоправдан, что прошлое ≈ не личное переживание и не мечта. Ибо настоящее ≈ только момент, мгновенно становящийся прошлым. Будущего нет, ибо не совершены поступки, определяющие те или иные последствия, и неизвестно ≈ будут ли они совершены. Грядущее можно рассчитать только статистически, с допуском, лишающим расчеты практической ценности. А прошлое существует; и все, что существует,≈ прошлое, так как любое свершение тут же становится прошлым. Вот почему наука история изучает единственную реальность, существующую вне нас и помимо нас.
А. Панченко. Отрицание прошлого есть, в сущности, порицание прошлого, что житейски вполне понятно: там предостаточно крови, горя, голода и слез. Мы все это наследуем и всего этого страшимся. Поэтому взгляд вспять и взгляд окрест рождают печаль и чувство безнадежности. ╚И возненавидел я жизнь,≈ говорит Екклесиаст,≈ потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем; ибо все ≈ суета и томление духа!╩ (гл. 2, ст. 17). Печальна, например, античная мифологема ╚золотого века╩, которую мы знаем по Гесиоду и Овидию. Золотой век ≈ некое ╚предпрошедшее╩, плюсквамперфектум человеческого бытия. Тогда все было прекрасно, люди не враждовали, умирали как бы во сне... Но золотой век сменяется серебряным, потом медным, потом железным. Становится все хуже, и хуже, и хуже...
Это ≈ из ╚Возмездия╩. В 1919 году Александр Блок пояснил: историософская концепция поэмы ╚возникла под давлением все растущей во мне ненависти к различным теориям прогресса╩. Античная мифология, как видим, новейшему русскому поэту пригодилась (впрочем, у него было правильное историко-филологическое образование).Но с безнадежностью трудно смириться, печаль хочется избыть, и с этой благой целью созданы различные умозрительные конструкции. Придумана, в частности, мифологема противоположной направленности, в которой золотой век переместился из плюсквамперфекта в футурум. На этой мифологеме основаны все теории прогресса. В России вера в ╚светлое будущее╩ выражалась по-разному. Умеренный ее вариант любил Чехов. Его герои мечтали ╚о том времени, быть может, уже близком, когда жизнь будет такою же светлою и радостной, как... тихое, воскресное утро╩. Это не просто мечта, это также призыв к действию. Дадим слово персонажу рассказа ╚Невеста╩: ╚Если бы вы поехали учиться! ≈ говорил он.≈ Только просвещенные и святые люди интересны, только они и нужны. Ведь чем больше будет таких людей, тем скорее настанет царствие Божие на земле. От вашего города тогда мало-помалу не останется камня на камне ≈ все полетит вверх дном, все изменится, точно по волшебству. И будут тогда здесь громадные, великолепнейшие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, замечательные люди...╩ Утопия, конечно, и весьма наивная, приличествующая этому персонажу ≈ бескорыстному, прекраснодушному, но недалекому, неодаренному, несколько комичному. Однако в его рацее есть некоторые слова-сигналы, которые общи всем чеховским мечтателям и, значит, могут быть сочтены ╚чеховскими╩. Коль скоро речь идет о ╚просвещенных и святых людях╩, то очевидна установка на учебу, на приращение знания, притом корректируемого и умеряемого нравственными правилами. Гипертрофия незаинтересованного, ╚чистого╩ знания ≈ не русская традиция (XX век показал, какими бедами чревата такая техницистская гипертрофия). Россия всегда смотрела на науку как на путь и правду. Что до выражения ╚мало-помалу╩, оно предостерегает против предрассудка поспешности и взывает к терпеливости. ╚Семь раз отмерь, один раз отрежь╩. Угроза для настоящего возникает тогда, когда верующие в ╚светлое будущее╩ решают, что оно ≈ близко, за порогом, и переступают этот порог. Ради такого ╚светлого будущего╩ настоящего не жалко. Ради вожделенного рая на земле можно звать к топору, пустить красного петуха, ╚кастетом кроиться миру в черепе╩. Не жалко ни ближних, ни дальних, ни природы, ни культуры, ни дворян, ни крестьян. Вера в ╚светлое будущее╩ оборачивается религией силы, каким-то неоязычеством. Ведь язычники ценят в идолах только силу. Если в ней усомнятся ≈ горе идолам! Вспомним, как их свергали в Киеве. Владимир ╚Перуна велел привязать к хвосту коня и волочь с горы по Боричеву взвозу к Ручью, и приставил двенадцать мужей ≈ колотить его жезлами╩. Летописец ощущал двусмысленность этой сцены и счел необходимым ее пояснить: ╚Не потому это делали, что у дерева есть чувства, но для поругания беса, прельщавшего людей в этом образе, да примет он возмездие от человеков╩. Слукавил летописец, слукавил... Просто ему очень хотелось обелить киевских неофитов, из которых язычество еще не выветрилось. На деле же они не ╚образ╩, не символ пороли, а дружинного бога, побежденного Христом. Язычество вообще крепко коренится в душе, и не мудрено, потому что христианству всего две тысячи лет, а язычеству ≈ много-много больше. Когда пушкинский Евгений грозил Медному Всаднику ╚Ужо тебе!╩, когда после революции в московском Кремле накинули удавку на шею статуи Александра II и сдернули ее с пьедестала ≈ все это были раскаты языческого эха, отголоски той киевской порки. Наши современники, называющие себя атеистами, чаще всего подразумевают, что они не верят в Иегову, Иисуса Христа и в Аллаха. Но многие ли из этих ╚атеистов╩ не боятся черной кошки? Религия силы по-своему вполне логична: если настоящее помеха и препятствие, его надлежит разрушить. Но той же логике подчиняется и самая религия силы: она принадлежит настоящему (ведь в ╚золотом веке╩ все будет иначе, по-доброму), и ее тоже не жалко. Она тотчас же начинает уничтожать самое себя ≈ глашатаев и певцов, жрецов и причетников собственного культа. Этой религии нужны новые и новые жертвы. Сначала страдают слабые, сила ломит солому, но скоро, очень скоро вспыхивает междоусобная брань сильных. Они занимаются друг другом, и поэтому на земле остается сколько-то места для людей иных вероисповеданий, и эти люди перешагивают из столетия в столетие. Религия силы, естественно, не в ладах с истиной. Сила не терпит препятствий и ограничителей. Истина ≈ всегда ограничитель. Следовательно, сила не терпит истины, сначала презирает ее, а потом, достигши дряхлости и маразма, боится. Эпохи, когда господствует религия силы, неизбежно становятся эпохами лжи. Сказано у пророка Иеремии: ╚Истукан его есть ложь╩. Впрочем, правильно и обратное: в эпохи лжи всегда поклоняются силе. Это можно было бы продемонстрировать на примере николаевского царствования (тем более что речь о нем уже шла). Но чистота такого исторического эксперимента сомнительна. Верно, что император Николай Павлович, оканчивавший свои рескрипты кичливыми словами ╚с нами Бог╩, претендовал на роль не только главы государства, но и главы церкви. Это четко, даже барабанно сформулировано в тогдашнем законодательстве: ╚Император яко христианский государь есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочиния╩. Внешне формулировка соответствует установлениям Петра I, упразднившего патриаршество: при Петре, как и при его праправнуке, члены Синода приносили верноподданническую присягу монарху, ╚крайнему судии Духовной сей Коллегии╩. Но это соответствие буквы, не духа. ╚Веротерпимость составляла одну из славных основ империи, созданной Петром I; Николай издал суровый закон против лиц, переменивших религию╩. Так сказал А. И. Герцен, и он же назвал православие Николая показным, ╚холодным, ледяным, как петербургский климат╩. Герцен прав и не прав. Петр, получив от царевны Софьи в наследство самосжигающуюся и разбегающуюся страну, действительно в первые годы своего правления сделал ставку на толеранцию. В Голландию и Англию он ездил не только для того, чтобы плотничать на верфях. Он ездил за идеями. В Роттердаме он осматривал статую Эразма (единственный в тогдашней Европе памятник писателю), а за Ла-Маншем познакомился с Джоном Локком, скорее всего, очно (в королевском правительстве тот ведал заграничной торговлей). Тогда Эразм и Локк олицетворяли историю и современность благородной идеи веротерпимости. У тех ╚птенцов гнезда Петрова╩, которые умели размышлять и обнаруживали склонность к мировоззренческой рефлексии, возникла даже мода на Локка, о чем в 1702 году с раздражением доносил из Москвы своему орденскому начальству один тайный иезуит. Было от чего раздражаться: Локк призывал уважать любую религиозную доктрину, если она не мешает нормальному отправлению функций общественного организма,≈ кроме атеистической (атеизм отождествлялся с безнравственностью, со вседозволенностью, в соответствии с позднейшим тезисом Достоевского: ╚Бога нет, все позволено!╩) и кроме иезуитской (иезуиты не стеснялись в средствах для достижения своих глобальных духовно-экспансионистских целей). При Петре у нас Локка не только читали и переводили, но и прислушивались к его рекомендациям. Больше всего это почувствовали инославные ≈ евангелисты разных толков, но также и католики. Им жилось свободно, о чем на Западе хорошо знали. Карл XII даже попытался сыграть на этой свободе, пугая в королевских универсалах украинцев тем, что царь будто бы ведет тайные переговоры с папой о соединении церквей. Петра обеспокоила такая ╚грубая лая╩, и он опровергал ее в манифесте от 3 февраля 1709 года. Старообрядцы после падения правительства царевны Софьи тоже вздохнули с облегчением и практически отказались от самосожжений. Но пределы петровской толеранции были строго очерчены, ╚писаны кнутом╩, если воспользоваться выражением Пушкина, причем эти пределы ограничивали прежде всего ╚своих╩, природных русаков. К старообрядцам все-таки относились как к отщепенцам; им даже предписали носить особое платье. Православных за переход в чужую веру жестоко наказывали. Труднее же всего пришлось русской церкви. Учредив Синод, Петр лишил ее всякой самостоятельности, а священников превратил в чиновников. Присно- и печальнопамятный указ царя о нарушении тайны исповеди (предписывалось доносить о злоумышлении на особу государя и вообще о ╚шатании умов╩) посеял семена недоверия к священству. К сожалению, такое нарушение в известной мере вкоренилось. Вот сцена из ╚Старых годов в Плодомасове╩, написанных Лесковым, отпрыском старинного поповского рода, приязненным духовному сословию. К матери приезжает в отпуск из Петербурга сын-гвардеец (все герои сцены ≈ весьма ╚положительные╩). Барыня, воспитавшая его как красную девицу, хочет удостовериться, ╚что взлелеянное ею дитя ее действительно непогрешимо в своей чистоте, и потому священник, отец Алексей, получил поручение узнать это ближе╩. Поп исповедует юного гвардейца ≈ и вот конец: ╚Он вошел к ней и благопокорно прошептал: └Девственник!"╩ Лесков не видит ужаса этой сцены, хотя по всем законам божеским и человеческим попа надо было ╚запретить╩, ╚отлучить╩ и т. п. А у нас в России это казалось нормальным. С Петра начался ╚век разума╩, эпоха Просвещения. В истории русской религиозности это из ряда вон выходящее явление: ╚общество╩ (т. е. верхи) живет как бы вне православной церкви. Конечно, храмы посещают, раз в год говеют, исповедуются и причащаются, но образованные люди делают это с неохотой, с каким-то ╚затеканием ног╩, как было у толстовского Стивы Облонского. Поскорей бы это ╚стояние╩ кончилось... Идут в масоны и куда угодно, только не в православный храм. Ко временам Пушкина человек ╚общества╩, в особенности петербургского света, оказался окружен плацентой религиозного и церковного равнодушия. Это видно по Евгению Онегину, ╚карманному зеркалу русской молодежи╩, как сказал о нем П. А. Плетнев. В зеркале этом отразился и Пушкин, и вообще люди его поколения, его состояния и воспитания. Онегин гуляет в Летнем саду, взрослеет, влюбляется, становится театральным завсегдатаем, танцует на балах и делает разные разности. Однако он ни разу не заглядывает в церковь и лба не крестит. Когда им овладела хандра, то есть он впал в смертный грех отчаяния, ему и в голову не пришло отправиться за утешением к духовнику. Что до деревни, куда Онегин удалился, в ее поэтических ландшафтах и поэтических интерьерах мы не найдем ни храма, ни иконы. Герой поселился в доме дяди:
Но где образа и где лампады? Разумеется, и образа в доме висели, и лампады теплились (тем более что после похорон прошло мало времени), но взгляд Онегина (и Пушкина) скользит мимо них. Нет в романе ни теплой веры, ни даже бытового православия. Пусть Онегин ╚лишний человек╩. Но и мечтательный Ленский, посетив кладбище и пролив слезы над прахом родителей, в церковь ≈ ни ногой. Такова и ╚русская душою╩ Татьяна: прощаясь с родными краями, она с церковью, где ее крестили и где отпевали ее отца, проститься не удосужилась. ╚В жизни╩, конечно, было иначе. Что все это значит? Это значит, что в Александровскую эпоху общество не видело и не искало в церкви опору, ибо в опоре оно не нуждалось. ╚Золотой век╩ русской поэзии светел и гармоничен, потому что и в обществе преобладало гармоническое настроение. Его не могли поколебать ни нашествие двунадесяти языков, ни эксцессы, связанные с крепостничеством и с военными поселениями. ╚Хандра╩ и ханжество только-только зарождались. Они расцвели пышным цветом при Николае I. При нем переменилась ориентация. Если прежний император до последнего года своего царствования больше всего ценил веротерпимость (в цензурном уставе решительно запрещалось порицать какую-либо из христианских инославных церквей) и не выказывал национального либо конфессионального самодовольства, то младший его брат, оказавшись волею судеб на троне, ╚отставил╩ толеранцию. Это выразилось в пресловутой триаде ╚самодержавие, православие, народность╩. Настала эра апофеоза православия, но это не пошло ему на пользу, так как благочестие Николая было показным и действительно холодным. От священников теперь требовалось не служение, а служба, для чего надлежало затвердить катехизис, церковный устав, нотное пение ≈ и довольно. Духовному холоду, конечно, противостояла и толика тепла ≈ в Оптиной пустыни, у того же Хомякова. Но вообще тогда было больше надрыва, нежели веры; так всегда бывает во времена ханжества и лжи. Чем-то болезненным отзываются утопии священного царства, которыми увлекались Александр Иванов и Гоголь. ╚Власть государя ≈ явление бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образом Божиим на земле╩,≈ читаем в ╚Выбранных местах из переписки с друзьями╩. Это сказано с благими намерениями, но кому это сказано? Гоголь почему-то надеялся, что ╚все полюбивши в своем государстве, до единого человека всякого сословия и звания, и обративши все, что ни есть в нем, как бы в собственное тело свое, возболев духом о всех, скорбя, рыдая, молясь и день и ночь о страждущем народе своем, государь приобретет тот всемогущий голос любви, который один только может быть доступен разболевшемуся человечеству╩. Наивные мечты, беспочвенные упования! И сколько раз ими обманывалась бедная, простодушная Россия! Обычно эти мечтания относят на счет самого Гоголя, видят в нем одиночку, устранившегося от проблем, которые волновали его современников (отчего они, за редкими исключениями, дружно выругали книгу). Но мы лучше поймем Гоголя, если учтем, что те, кому через несколько лет выпала судьба стать ниспровергателями основ и сокрушителями кумиров, переживали тогда сходное религиозное возбуждение. Чернышевский в 1848 году ожидал прихода Мессии. Юный Писарев, не без влияния ╚Выбранных мест╩, ударился в крайнюю аскезу, переводил ╚Мессиаду╩ Клопштока, проповедовал абсолютное целомудрие ≈ в нелепой надежде, что Бог вознаградит человечество за эту жертву, дарует людям бессмертие или устроит как-нибудь так, что они будут рождаться ╚чудесным образом, помимо плотского греха╩ (делением, что ли?). Добролюбова только внезапная смерть родителей привела к отказу от экстатической веры в Провидение. Без этого духовного надрыва и кризиса ни шестидесятников, ни шестидесятые годы не понять. Вдруг осознанная (в ходе Крымской войны) и всех поразившая большая ложь вызвала вспышку отрицания. В такие моменты общество всегда переменяет ценностные знаки, ставит вместо плюсов минусы, и наоборот. Тогда естественным образом на первый план выдвинулся атеистический нигилизм. Трактовать его в качестве безверия я бы остерегся. Нигилизм, в конце концов, есть новая религия. Постулату ╚Верю, что Бог есть╩ ≈ он противопоставляет постулат ╚Верю, верю, верю... что Бога нет╩. Атеист может возразить, что слово ╚верю╩ ≈ не из его лексикона, что он ╚уверен╩, однако это дела не меняет. Четвертый сон Веры Павловны генетически восходит к старинному жанру видений: в средневековых русских текстах (их попович Чернышевский знал хотя бы в пересказах) Христос, Богородица, святые угодники часто являются визионеру ╚в тонком сне╩ ≈ и сообщают ему некие истины, чаще всего о грядущем. О грядущем грезилось и Вере Павловне. Ее дамские грезы материализовались в учение и во множество учеников, хотя надо признать, положа руку на сердце, что цена дамскому сну невелика, даже если его придумал представитель сильного пола. Но дело даже не в том, что нигилистический атеизм ≈ это конфессия, а в его разрушительном направлении. Вообще атеизм нормален для петербургского периода русской истории, по крайней мере для части общества. Но русский атеизм бывает разный. Психологические его следствия трояки. Равнодушных людей он не выводит из равнодушия: Бога нет, нечего о нем и толковать. Других он искренно печалит, и к этому типу принадлежит Пушкин, который в молодости тоже грешил атеизмом. Приведу знаменитый отрывок из перлюстрированного письма Вяземскому из Одессы, отправленного весной 1824 года,≈ того письма, за которое автор угодил в псковскую ссылку: ╚...Беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, qu'il ne peut exister d'etre intelligent C eateur et regulateur (что не может быть существа разумного, Творца и правителя), мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная╩. Почему одесские уроки Гутчинсона не вызвали у Пушкина энтузиазма? Потому что приходилось расставаться с обетованием вечной жизни, приходилось смириться с тем, что смерть ≈ не рубеж, не веха, означающая конец земного странствия и переход в иной, быть может лучший мир, а конец абсолютный и бесповоротный. В такой перспективе, действительно, мало радости, особенно для молодого человека, который еще не устал от жизни и не знает, что есть вещи похуже смерти. Одесские уроки нимало не поколебали нравственных правил ученика. Что до нигилистов, отрицателей и разрушителей, им атеизм придает силы, поскольку избавляет их от страха загробного воздаяния. Это описано Достоевским в ╚Бесах╩. Нет, ╚религию силы╩ на николаевском царствовании не описать. Конечно, императора, ╚самого красивого монарха в Европе╩, боялись в России, на Западе и в Турции, многие трепетали перед ним, многие, но не все. Хватало людей, которые потешались над его претензиями играть роль государя ╚по божьему изволению╩. ╚Воротиться к патриархально-варварской власти царей московских, не утратя ничего из цезарского величия петербургского императорства,≈ такова была задача Николая╩. ╚Все для государства, т. е. для престола, ничего для людей╩. ╚Самодержавие ≈ как цель. Вот наивная философия истории русского самодержца╩. Все это ≈ опять Герцен. Он описал гнет, но было и противодействие гнету. Дело даже не в персонах, которые протестовали, не в Герцене с Огаревым и не в петрашевцах,≈ их действительно можно чуть ли не по пальцам пересчитать. В тиранические эпохи протестовать трудно, гораздо легче делать это в эпохи либеральные. На Николая покушений не совершали, хотя он ездил и ходил без охраны, а сына его, освободившего крестьян и совершившего великие реформы, затравили как зайца и разорвали-таки бомбой. Дело в том крайнем оппозиционном мироощущении, которое только при Николае появилось,≈ в отождествлении России и Зла. Прежде этого никогда не было. Видимо, царь очень потрудился. Декабристы боролись со злом (или, если угодно, с тем, что они считали злом), доходя в своем радикализме до мысли о цареубийстве. Но не с Россией они боролись, а с ее бедами, ее беззаконием и неустройством. Рылеев, подговаривавший Каховского застрелить Николая, одновременно (в буквальном смысле слова) сочинял патриотические думы (сейчас, уверен, многие сочтут их ходульно-патриотическими). У декабристов еще было органическое сознание, вообще для эпохи характерное. Величие и красота русского ╚благоволения╩ полнее всего выражены Толстым в ╚Войне и мире╩ ≈ с оттенком сожаления и потери, ибо при Николае ╚благоволение╩ приказало долго жить. При Александре невозможны были бы инвективы Пушкина (╚черт меня догадал родиться в России с умом и талантом╩), Лермонтова (╚немытая Россия, страна рабов, страна господ╩), в известной степени Чаадаева, потом Чернышевского, который сказал как припечатал: сверху донизу ≈ все рабы. Положим, что все это говорилось и писалось ╚в состоянии аффекта╩, в раздражении или в отчаянии. Но почему бы нам не поверить этим инвективам (хотя бы условно) и не сделать из них логические выводы? Ограничимся Чернышевским. Либо он тоже раб, как российский гражданин, либо находится вне российского круга. Чернышевский, конечно, предпочел бы последнее, и нам ничто не мешает стать на точку зрения этого страдальца. Если он не раб, он маргинальный человек. Если он не внутри круга, значит, он противостоит России. Так оно и есть. При Николае Россия раскололась ≈ и до сих пор пребывает в состоянии раскола. Для корректного исторического эксперимента нужна другая эпоха, которой присуще хотя бы относительное духовное единство. Поэтому послушаемся Герцена и воротимся в Московскую Русь, во времена Ивана Грозного, когда на Восточно-Европейской равнине, то враждуя, то замиряясь, жили язычники, мусульмане и православные, но не было ни одного атеиста. Люди верили в разное и по-разному, но непременно верили в Бога (или в богов). Следовательно, история могла ими переживаться и переживалась только религиозно. Это подходит для исследования русского провиденциализма. Шестнадцатый век можно назвать веком русского одиночества. Такое состояние ≈ для России не правило, а исключение. В средние века она входила в православную общность, которая возглавлялась Византией (принадлежали к ней южные славяне, Молдавия и Валахия, где языком веры и культуры тоже был церковнославянский). К XVI веку все переменилось. Византия и Балканы не так давно стали провинциями Османской империи. Из православных держав только Русь и Грузия (регулярных связей с ней не было) сохранили независимость. Одиночество осознавалось, о чем свидетельствует заключение 1-й редакции Русского Хронографа, сочинения официозного, возникшего как раз в эпоху, когда Москва ╚собрала╩ удельную Русь. Господь, говорится здесь, предал неверным благочестивые царства за наши (читай: православных) прегрешения. Но нам нельзя впадать в отчаяние (которое, напомним, входило в разряд семи смертных грехов), нужно каяться, нужно надеяться, что из искры, которая тлеет ╚в пепеле во тме неверных властей╩ (т. е. мусульман), возгорится пламя, и тогда оживут и воспрянут православные. ╚Наша же Российская земля, Божией милостью и молитвами пречистой Богородицы и всех святых чудотворцев, растет и младеет и возвышается. Дай же ей, Христе милостивый, расти и молодеть и расширяться до скончания века╩. Значит, Русь пощажена и Русь избрана. Православные братья под игом, а русские княжества, которых еще недавно было много, собрались под высокую руку Москвы, которая освободилась от ордынской зависимости и вскоре завоюет Казань и Астрахань. Но культурное одиночество ≈ это проблема. Надлежит определить свой путь ≈ при том, что он наперед представляется единственно правильным. Ведь Москва ≈ Третий (и последний) Рим, четвертому Риму не бывать. Только в Москве истина, благочестие и свет, только здесь может пребывать православный царь. Иван Грозный и стал первым венчанным, то есть законным, царем. (Раньше титул царя применялся на Руси к двум государям ≈ к византийскому императору и к хану Золотой Орды. В XVI веке царями называются и преемники последнего ≈ хан казанский, хан астраханский, хан крымский. Турецкий султан, узурпатор власти василевса и его фактический наследник, тоже как бы имеет право на этот титул, и в русском литературном обиходе появляются сочинения о ╚царе Магмете╩.) Новоявленному московскому царю естественно было обращать взор к Царьграду, сообразовываться с византийскими политическими концепциями. Из них Москва переняла религиозную трактовку монарших прерогатив. Русские публицисты разных направлений были согласны в том, что Бог ≈ ╚царь небесный╩, а царь ≈ ╚земной бог╩. Эта мысль в XVI веке имела широкое, даже повсеместное распространение, что подтверждается наблюдениями иностранных путешественников. Немец П. Одерборн в памфлете на Грозного (1585 год) заметил, что при жизни царь ≈ земной бог, одновременно император и папа для своих подданных. Еще в 1612 году, в разгар Смуты, голландец Исаак Масса писал, что московиты считают царя ╚почти земным богом╩. Нечто подобное писал Грозному из крымского плена опричник Васюк Грязной: ╚Ты, государь, аки Бог╩, ты делаешь человека и малым, и великим. Это, конечно, слова пустого бахвала и застольного шута, деятеля ╚исторического╩ в ноздревском смысле. Но они тем более показательны: значит, мысль о ╚земном боге╩ стала расхожей, перешла в общее пользование. Охотно ею воспользовался и Грозный. В послании в Кирилло-Белозерский монастырь он заявил, что ощущает себя ╚наполовину чернецом╩. И действительно, в Александровской слободе он имитирует монашеские обряды, сам играет роль игумена, опричники наряжаются иноками. Иностранцы утверждали, что царю случалось служить обедню ╚как священнику╩. Трудно решить, правда это или вымысел, но самые толки весьма характерны. Вот как вел себя Грозный в 1583 году в Новгороде, на свадьбе своей двоюродной племянницы княжны Марии Владимировны Старицкой и герцога Магнуса Ливонского: вместе с молодыми иноками царь плясал под напев Символа веры Св. Афанасия, отбивая такт пресловутым своим жезлом ≈ по головам сотрапезников. Есть свидетельства, что этот ╚получернец╩ ╚певал иногда на своих пирах Символ веры Св. Афанасия и другие молитвенные песни за столом и находил в том удовольствие╩. Все это очень похоже на святотатство. ╚В пиру пияным пети святого пения╩, с православной точки зрения, непозволительно. Тот, кто так делает, обрекает душу на вечную муку: это славословие не Богу, а бесам. Но Грозного не волновало то, что он попирал нормы христианского поведения. Напротив, он утверждал, что не грешил ╚отступлением╩, то есть был ╚нормальным╩ православным. Насчет молитвословий за пиршественным столом царь, быть может, по-своему прав. Еще при Антиохе Кантемире это наблюдалось в русском быту: ╚Обычно пьяным людям Священное писание всуе употреблять; так пьяница, когда принимает от целовальника стакан с вином, говорит: ╚Чашу спасения прииму╩; когда выходит вон с кабака, говорит: ╚Изыдите, винограда делателие╩, и прочее без числа╩. Грозный, выходит, подлаживался под простонародье. Тираны любят играть простецов и даже простаков. Указанием на это обстоятельство он отвел упрек князя Курбского в ╚трапезах бесовских╩, в ╚богомерзких╩ игрищах, в том, что якшается со скоморохами (известно, что боярин князь М. П. Репнин-Оболенский заплатил жизнью за отказ плясать на царском пиру в маске вместе с ними). Грозный заявил, что потворствует игрищам из снисхождения ╚к немощи человеческой╩, из-за народного ╚младенства╩. Народ подобен ребенку. Народ любит веселье ≈ и ╚ради младенства╩, духовной своей незрелости заслуживает снисхождения. Так Грозный оправдывал установку на худших. Впрочем, все это мелочи в религиозном самообожании Грозного. Порвав с ╚избранной радой╩, с Адашевым, Сильвестром, Курбским, он не устает вчуже бранить их за ╚восхищение учительского сана╩, за то, что они дерзали быть царскими наставниками и советчиками. Царь не устает подчеркивать, что никого не хочет и никого не будет слушаться. Быть может, он намеревается брать уроки в школе истории? Ничуть не бывало. Если он к ней прибегает, то лишь затем, чтобы найти опору и оправдание своей позиции автаркии царя. Деяния преждебывших государей, ветхозаветных, византийских и других, нужны ему для одной цели ≈ подчеркнуть, что те монархи, которые слушались советников, духовных или мирских, ╚в погибель приидоша╩. Зато те, кто им голоса не давал, победили всех врагов и прославились. Внимания и подражания заслуживает только такая традиция ≈ ╚обычай╩ никого не слушаться и ни у кого из людей не учиться. Власть царя ≈ от Бога, и только божество может предложить ему модель поведения. Но божество троично, и ╚рассекать╩ Троицу нельзя. Это страшный грех, это путь к погибели. При ╚рассечении╩ нарушится равновесие монаршего поведения, равновесие между законом и любовью к ближнему, между силой и кротостью. В русской публицистике это было осознано и выражено. Иосиф Волоцкий, апологет крутой руки, утверждавший, что монарх ╚властию подобен есть вышнему Богу╩, сделал тем не менее весьма важную оговорку. Если царь позволяет царствовать над собою скверным страстям и грехам, сребролюбию, гневу, лукавству, неправде, гордости, ярости и т. д.,≈ это не божий слуга, а дьявольский, не царь, но мучитель. Этот тезис Иосифа Волоцкого, различающий царя и тирана, как бы предвосхищает теории западных ╚монархомахов╩ второй половины XVI века ≈ Юния Брута, Буханана, Марианы, которые выдвинули сходную формулу: ╚Rex imago Dei, tyrannus diaboli╩ (╚Царь ≈ подобие Бога, тиран ≈ дьявола╩). Что до Ивана Грозного, он перед ╚рассечением╩ не остановился и отдал предпочтение первому лицу Троицы ≈ Богу-отцу Саваофу, Богу грозному и карающему. Другим образцом для русского монарха стал Михаил Архангел. Он, как объяснял Грозный в первом послании Курбскому, ╚пособствует╩ всем ╚царям╩ ≈ Моисею, Иисусу Навину, Константину Великому, первому христианскому императору. Эрудиция Грозного в данном случае безупречна. Михаил (имя его значит ╚кто, яко Бог╩) ≈ это своего рода заместитель Бога и его двойник, это воитель и архистратиг, великий князь небесных сил и державный царственный ангел, ╚ангел истории╩. Эти функции приписывались ему и в западном христианстве. В каролингскую эпоху он воспринимался как патрон императоров ≈ и Карла Великого, и в особенности Оттона III. В облике европейского рыцаря он представал в видениях Жанне д'Арк, с его именем на устах она сражалась с англичанами. Когда во Франции снова восторжествовала королевская власть, Людовик XI учредил орден Св. Михаила. Позднее в Испании был орден ╚Михайлова крыла╩. В связи с этим понятно, почему Иван Грозный (под псевдонимом Парфений Уродивый) сочинил обращенный к Михаилу Архангелу ╚Канон Ангелу Грозному Воеводе╩ (канон опубликован и исследован Д. С. Лихачевым). Если мы присмотримся к этому небесному патрону, мы поймем логику монарших деяний Ивана ≈ логику страшную, но строгую. В восточнохристианских легендах (перешедших и на латинский Запад) о приближении Св. Михаила часто возвещает удар грома. В книге О. А. Добиаш-Рождественской о его культе читаем: ╚Светлое и мрачное чередуется в нем. В нем надежда и угроза. С ним опасно шутить, его нельзя безнаказанно увидеть. С другими святыми легче иметь дело. Его можно ждать в виде пожара с неба, урагана с гор, в виде водяного столба в море... Он почти на границе добра и зла. Борясь за добро, он часто бывает яростен; иногда он бесцельно жесток. Он карает, убивает, сечет розгами, уносит смерчем, ударяет молнией. Это гневный Бог и святой Сатана. Его больше боятся и чтут, чем любят╩. Чем не портрет, не ╚подобизна╩ Ивана, прилежного ученика небесного наставника? Оба они ≈ ╚грозные╩, и недаром в каноне этот эпитет употреблен двенадцать раз! Установлено, что в приложении к царю эпитет ╚грозный╩ не имел отрицательного оттенка. ╚Достоит царю грозну быти╩,≈ говорится в одном русском сочинении середины XVI века, и эти слова нельзя толковать как призыв править жестоко и безжалостно. Это ясно из контекста: прилагательное ╚грозный╩ и существительное ╚гроза╩ появляются там, где речь идет о порядке в государстве. Поэтому и возможен оксюморон (мнимый!) ╚царская смиренная гроза╩ (в этом сочетании ≈ предостережение против ╚рассечения╩ Троицы). ╚Грозный царь имярек╩ ≈ просто-напросто титулярная формула, которая означала самодержавного государя, власть которого никем и ничем не ограничена. Но Иван Грозный казнил и заточал не только злодеев, он проливал кровь, не заботясь о виновности или невинности жертв, и нисколько этим не смущался. Более того, он был уверен, что пролитие крови неумытным судией не будет вменено ему в вину, и уверял в этом Курбского: ╚Воспомяни же и в царех великого Константина: како, царствия ради, сына своего, рожденного от себе, убил есть!.. И во святых причитается!╩ Выходит, что Грозный одобрил императора Константина Великого, который в 326 году казнил своего сына Криспа (ведь Константин признан святым и равноапостольным, а значит, пребывает в раю на лоне Авраамовом). Лучше бы Грозный этого не писал, потому что слово обладает способностью материализоваться, и эта фраза отлилась ему полной мерой: он как бы запрограммировал сыноубийство за семнадцать лет до насильственной смерти царевича Ивана Ивановича. Откуда такая несокрушимая уверенность в собственной правоте? Она обусловлена именно религиозным взглядом на историю. Грозный подражает Саваофу, который может карать без видимой вины: ведь наказуется общее зло мира (все люди грешны, только Христос был безгрешен), а не каждое конкретное проявление зла. ╚Аки Бог╩ ведет себя Иван IV, обрушивая царскую грозу на все общество. Он громит Новгород, Тверь, собирается громить Псков ≈ и даже Москву! Когда 25 июля 1570 года царь решил устроить на Поганой луже в Китай-городе публичную казнь последних уцелевших ╚изменников╩ по новгородскому делу, среди земского населения стольного града поднялась форменная паника. Лавки закрылись, улицы опустели, все попрятались по домам. Иван, разъезжая на коне, успокаивал народ, ╚говоря, что, правда, в душе у него было намерение погубить всех жителей города, но он сложил уже с них свой гнев╩ (это свидетельство немца А. Шлихтинга). Царь подражает архангелу Михаилу: ведь архистратиг не только ╚царственный ангел╩, но и ╚ангел смерти╩. Перед тем как повести душу по двадцати загробным мытарствам, он исторгает ее из тела огненным трезубцем. Это долгая и нестерпимая мука ≈ оттого-то царь в своем каноне просит воеводу небесных сил: ╚Соблюди раба Божия (Ивана, конечно.≈ А. П.) в бедах и в скорбех и в печалех, на распутиях, на реках, в пустынях, в ратех, в царех, и в князех, в вельможах, и в людех, и во всякой власти, и от всякой притчи (от наговора.≈ А. Я.), и от диявола... Соблюди... от очию злых человек (от сглаза.≈ А. П.) и от напрасныя смерти и от всякого зла╩. Впрочем, праведнику нечего бояться, его кончина подобна отходу ко сну, это ╚успение╩. Тогда, в XVI веке, всякий мало-мальски образованный человек знал прелестный рассказ на эту тему. У смертного одра праведника архангел Михаил одесную и архангел Гавриил ошую ожидают разлучения души и тела, ибо господь повелел ждать, не брать душу насильственно, ╚с нужею╩. Душа медлит, архангелы спешат, Михаил взывает к Богу, и тот... Тот посылает на землю сонм райских жителей во главе с Давидом-псалмопевцем. Они поют, а Давид играет на псалтири (это струнный инструмент вроде гуслей) ≈ несказанно прекрасно, так что душа заслушалась и ╚от радости изыде из тела и прииде на руце к Михаилу╩. Если Михаил ≈ владыка души, то и ╚подобный╩ ему Грозный присваивает себе права не на одни тела, но и на души подданных. ╚Исповедую и знаю,≈ провозглашал царь,≈ что тем, кто живет во зле и преступает божьи заповеди, не только там мучиться, но и здесь суждено испить чашу ярости господней за свои злодейства и испытать многообразные наказания, а покинув этот свет, в ожидании праведного господнего суда, претерпят они горчайшее осуждение, а после осуждения ≈ бесконечные муки╩. Грозный презрел Христову заповедь: ╚Мне отмщение, и Аз воздам╩, а свои мучительства, свою ярость кощунственно отождествил с ╚чашей ярости господней╩. Это поистине религия силы, это земной ад. И Курбский, и замученный Малютой митрополит Филипп Колычев называли опричников ╚кромешниками╩ и ╚полком сатанинским╩. Комментарием могут служить рассуждения академика С. Б. Веселовского: ╚Слова опричь и кроме синонимичны. По тогдашним представлениям о потустороннем мире, ╚царство Божие╩ было царством вечного света, за пределами, опричь, кроме которого находилось царство вечного мрака, ╚царство сатаны╩... Выражения кромешный и кромешник, образованные по аналогии со словами опричь, опричный и опричник, были не только игрой словами, но одновременно клеймили опричников как исчадье ада, как слуг сатаны╩. Вовсе не нужно думать, что Грозный ╚просмотрел╩ эту языковую ассоциацию при учреждении опричнины. Скорее всего, этот блестящий стилист ее предусмотрел. Если царь подобен Богу, то опричники подобны бесам. Они ╚тьмообразны╩, как адское воинство, одеты с головы до ног в черное и ездят на вороных лошадях (черти по причине их ╚тьмообразия╩ назывались в старину ╚синьцами╩ или ╚ефиопами╩). Доктрина наказания, как она сложилась в политическом богословии Грозного, в сущности, чрезвычайно проста. Ее можно выразить с помощью параллелизма: на том свете наказание определяет Бог, а осуществляют сатана и бесы. На этом свете опалу налагает царь, а карательной практикой занимаются опричники-кромешники. Подобно бесам, они совершают надругательства над душой. Они рассекают тела, и это не бесцельная жестокость. В русском варианте православия существовало (и существует) народное заблуждение, будто для того, чтобы встать на Страшный суд, необходимо ╚иметь тело╩, пусть истлевшее, хоть косточки. А после опричников оставались куски мяса, да и те пожирались собаками, потому что хоронить казненных запрещалось. Опричники убивают ╚всеродне╩, семьями, включая детей и старцев,≈ дабы не осталось близких, дабы некому было возносить заупокойные молитвы, которые как-то облегчают участь усопших. Опричники пользуются самыми изощренными орудиями мучений и казней, потому что ориентируются на апокрифические описания пекла. В православном аду одновременно очень жарко и очень холодно, ╚Боюся тартара ледовитого, яко не причастен есть теплоты╩,≈ сказано в одном старинном памятнике. Поэтому зима, мороз, замерзшие реки ≈ все подходит опричникам, как подходит им громадная сковорода, нарочно выкованная для поджаривания людей. И для чего все это делается? Как это объясняет Грозный? ╚Я же усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы они познали единого истинного Бога, в Троице славимого, и данного им Богом государя и отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих царства... Это ведь и есть сладость и свет!╩ Знакомая песня... о рае на земле. Свет ≈ это рай (╚Аз есмь свет╩,≈ сказал Христос), и сладость тоже рай, почему к Христу обращаются: ╚Иисусе сладчайший╩ и ╚Спасе, истинная сладосте╩. Впрочем, ощущая себя обладателем истины, Грозный все-таки не прочь был получить подтверждение своей правоты свыше (ведь он знал ≈ из тех же апокрифов,≈ что царям, которые ╚равнялись Богу╩, тоже уготовано место в адских пещерах). В 1577 году, когда была завоевана вся Ливония, царю казалось, что такое подтверждение ему дано. ╚Не моя победа, но Божия╩,≈ с торжеством написал он Курбскому из Вольмара. Потом его уверенность поколебалась. Ливонская война была проиграна. После смерти царевича Ивана Ивановича угроза нависла над самой династией (и она действительно пресеклась на Федоре Ивановиче). К старости у царя появилось что-то вроде рефлексии. По его приказу был составлен Синодик опальных (чтобы поминать их), он стал делать вклады по душам казненных... Но было поздно. Тирания не только разорила страну, она ее развратила. Ставка на худших, воплотившаяся в опричнине, удалила от власти порядочных людей, а худших сделала еще хуже. При вступлении в ╚сатанинский полк╩ было обязательным клятвенное отречение от родителей, то есть прямое нарушение пятой заповеди. Ложь стала поведенческим принципом тех, кто хотел ╚выбиться в люди╩, и это выразилось в самозванстве. Показательно, что, в отличие от Западной Европы, русские источники до начала XVII века не знают ни одного самозванца, хотя в историческом бытии ситуации, ╚предрасполагавшие╩ к самозванству, возникали многократно. Таковы и феодальная война XV века, когда за великокняжеский стол боролись две линии потомков Дмитрия Донского, и схватка за трон между внуком и сыном Ивана III еще при жизни последнего, и в особенности конец царствования Грозного, когда от руки отца погиб наследник. Между тем ни в одной из этих ситуаций самозванец не появился. Вне русских пределов самозванство ≈ довольно редкое и спорадическое, но, так сказать, ╚равномерное╩ явление (вспомним мага Гаумату, Лженерона, Лжеагриппу, Лжежанну д'Арк, наконец, Лжелюдовика XVII). На Руси же оно ограничено четкими хронологическими рамками ≈ от первых лет XVII века до крестьянской реформы 1861 года, от Лжедмитрия до ЛжеКонстантина (функция ╚избавителя╩ сначала приписывалась Константину Павловичу, а потом и Константину Николаевичу, который считался самым либеральным из великих князей). Зато в этих рамках мы произвели великое множество самозванцев. Относить их на счет истории русской глупости нет резона. В Смуту одновременно подвизалось до десятка самозванцев. Никто не верил, что все они подлинные царевичи. В лучшем случае верили одному, а от других открещивались. Самозванство интересно с социальной точки зрения (низы пришли к мысли о соперничестве с властью, но в той же монархической оболочке), но еще интереснее с точки зрения национально-психологической. Было два типа самозванцев. Один представлен Гришкой Отрепьевым. Это нарушитель канонов, реформатор, демонстративно презирающий царский и православный этикет. Но Гришка, русский по рождению и воспитанию, был в сущности европейским авантюристом, поскольку свою роль он выучил в Польше, которая в ту пору была раем для проходимцев, мечтавших о какой-нибудь короне или хотя бы о предводительстве в крупном мятеже. Второй и самый распространенный тип самозванца ≈ тип народного, точнее, крестьянского ╚царя-батюшки╩. Этот сказочный тип с ╚царскими знаками╩ на теле лучше всего известен по Емельяну Пугачеву. Однако независимо от рубрикаций все самозванцы присваивают чужие имена. В плане культурного генезиса это связано с так называемым ╚мифологическим отождествлением╩, то есть с представлением о тождестве обозначения и обозначаемого, слова и твари. В великорусском ономастиконе многие имена имеют устойчивый ореол, что ясно, например, из поговорки: ╚Одно дитя и то Фома╩. По старинной традиции считалось, что царь и бояре принадлежат к исключительным родам, что ╚родословие╩ и ╚честь╩ наследуются, а не жалуются и не выслуживаются. Когда Пугачев в оренбургских степях назначал своих графов, он дал им не только титулы, но и фамилии. Чика Зарубин, например, стал Чернышевым. ╚Граф Зарубин╩ звучит не хуже чем ╚граф Чернышев╩, тем более что Чика и не выдавал себя за вельможу из этой семьи, да и графское достоинство было для России не исконным, а жалованным и к тому же недавним. Чика ≈ не самозванец, а ╚двоезванец╩. Массовая перемена имен в среде революционеров XX века ≈ поздний отголосок этой традиции (заметим, что революционеры остались при чужих именах и после того, как захватили власть; теперь они вполне могли обойтись без псевдонимов, но не обошлись же: воистину выше лба уши не растут и выше головы не прыгнешь). В обществе религиозном отказ от своего имени и присвоение чужого переживаются крайне болезненно. Человек теряет все, что получил при крещении и наречении,≈ ангела-хранителя, то есть небесного помощника и заступника, крестного отца и крестную мать. Он лишается также прав, вытекающих из самого факта рождения,≈ прав на любовь и поддержку тех, с кем он кровно связан. Самозванство ≈ незаконнорожденное дитя опричнины, хотя их, если не ошибаюсь, никто не сопоставлял и не связывал. Для тех и других становится недействительным отречение от дьявола, которое совершается в таинствах крещения и миропомазания. Напротив, тот, кто присваивает чужое имя, отрекается от Бога и становится отщепенцем. Это как бы и не человек: он ╚никто, и звать его никак╩, согласно поговорке. Он неизбежно оказывается в бесовских сетях, то есть в сфере зла. Все это ≈ азбука православия, и каждый опричник, каждый самозванец не мог сомневаться в том, что душу погубил (ибо тогда еще верили в бессмертие души). Ему уже нечего было терять. Все знают знаменитые слова Пушкина о русском бунте, ╚бессмысленном и беспощадном╩. Это наблюдение, и наблюдение точное, но в чем объяснение? На мой взгляд, в том, что русский бунт не столько социален, сколько религиозен. Самозванство ≈ это народная оболочка наших старинных бунтов, всех без исключений. На знамени Болотникова было начертано имя ╚истинного царя Димитрия Ивановича╩, а в войске присутствовал и воплощенный самозванец, царевич Петр, из холопов. Когда разинцы двигались по Волге в центральные уезды России, то среди их челнов плыли две барки, одна черная, другая красная. Цвет имел символическое значение: Разин распускал слухи, будто заодно с ним опальный патриарх Никон (на черной, монашеской барке) и гонимый царевич Алексей Алексеевич, в действительности уже покойный (красный цвет, пурпур и багрец ≈ знак царской власти). По крайней мере на одной из этих барок, красной, был поддельный хозяин. Предоставляем слово очевидцу казни Стеньки Разина: его везли ╚по Тверской улице на телеге с рундуком (возвышение с приступками.≈ А. П.), стоячи, распетлен накрест, окованы руки и ноги, а над главою ево была против лица ево повешена петля. А подле ево к тому же рундуку брат по левую сторону прикован ево Фролко Разин, а по другую сторону самозванец-царевич, который назывался царевичем Алексеем Алексеевичем. И бежали у рундука скованы пеши╩. Можно приводить и другие примеры, но этих, полагаю, достаточно. Напомню только, что пушкинское наблюдение ≈ это наблюдение над пугачевщиной, то есть над типичным, возглавлявшимся самозванцем восстанием. Религиозная подоплека бунтов не в том состоит, что предпочитается какая-либо конфессия за счет иной. Так было на Западе, а в Великороссии войн за веру не было. Даже в самые тяжелые для старообрядцев времена они сжигались, а не сражались (исключение ≈ некоторые эпизоды в казачьих землях). Если у некоторых бунтов и заметна конфессиональная окраска, она все же очень слаба. Когда летом 1682 года Москвой владели восставшие стрельцы, тогда ╚ревнители древлего благочестия╩ сделали последнюю попытку восстановить в русской церкви старый обряд. Пятого июля в Грановитой палате был знаменитый диспут, на котором суздальский священник Никита Добрынин-Пустосвят старался ╚перепреть╩ архиереев во главе с патриархом Иоакимом. Без поддержки стрельцов (они толпились снаружи, а выборных послали в палату) этот диспут не мог бы состояться. А что в итоге? В итоге через несколько дней царевна Софья приказала отрубить Никите Пустосвяту буйную голову, а стрельцы и пальцем не пошевельнули. Другое дело, что в расколотой на ╚общество╩ и ╚народ╩ России петербургского периода секуляризованная культура верхов часто воспринималась низами как ересь, вероотступничество, уход ╚в немцы╩. За одежду, манеры, музыку, непонятный православному уху разговор, французскую кухню и т. п.≈ за всю западную плоть, которая наросла на барской белой кости, приходилось страдать. Так Пугачев вздернул астронома за астрономию (поближе к звездам). Так в 1905 году и позднее скопидомные и бережливые крестьяне жгли помещичьи усадьбы ≈ не строения жгли и не то, что находилось внутри, а великую, но чуждую им усадебную культуру, которая возникла недавно, в XVIII веке. Религия бунтов ≈ это религия их предводителей-самозванцев. Будучи добровольными отщепенцами, они знают, что надежды на спасение души у них нет. Им остается одно ≈ ╚погулять╩, покуда живы, и они гуляют, разрешают себя от уз нравственных правил, дают волю страстям и порокам (╚вольному воля, спасенному рай╩). Прежде они боролись с ними, потому что, как все православные, надеялись заслужить загробное оправдание, теперь оставили о том попечение. Это отчаянные люди, им все нипочем, они живут очертя голову, в какой-то лихорадке зла, готовы на всякую крайность, для них, по словам Пушкина, головушка ≈ полушка и шейка ≈ копейка (своя и тем более чужая). Таково мироощущение самозванцев. Впрочем, это реконструкция, а всякая реконструкция условна. Но достоверность ее подтверждается подробностями частной и семейной жизни самозванцев, донельзя мерзкими. Лжедмитрий, влюбленный в Марину Мнишек, в ожидании ее приезда растлил Ксению Годунову и вступил в противоестественную связь с молоденьким князем Иваном Хворостининым (пример можно было брать с того же Грозного, у которого в любовниках состоял Федька Басманов, сын человека, выдвинувшего идею опричнины). Пугачев женился от живой жены. Подьячий Тимошка Акундинов, выдававший себя то за сына, то за внука Василия Шуйского, в ночь перед бегством из Москвы сжег свой дом вместе с женой, которую там запер. Это случилось в 1643 году, и ему еще предстояло десять лет странствий. Он бывал в Стамбуле, Риме, Стокгольме, ╚бусурманился╩, принимал с католиками ╚сакрамент╩, переходил в лютеранство. Выдала его (за некоторые торговые уступки) Голштиния. По дороге пленник тщетно пытался покончить с собой, был пытан в застенке и четвертован в Москве. Незадолго до казни ему устроили очную ставку с матерью-инокиней Стефанидой (в миру Соломонидой). Тимошка и от нее отрекся... А Лжедмитрий, напротив, ╚приписался╩ к чужой матери, к последней супруге Ивана Грозного. Самозванцы в большинстве своем были людьми одаренными. В нравственно здоровом обществе они, быть может, и совершили бы нечто дельное и доброе. Но большая ложь и тирания Грозного, его религия силы надорвали русскую душу. Не прошло и двадцати лет после того, как архангел Михаил исторг душу из тела своего самозванного ученика,≈ и на Руси началась Смута, гражданская война, когда все воевали против всех, а страна и нация повисли на волоске. Так мы расплатились за попытку подстегнуть историю, за самодовольство и мнимое богоподобие. Опять пришлось каяться и размышлять о грехах, и долгим было покаяние.
Л. Гумилев. Политическое богословие Грозного не единственно в истории. ╚Философская вера╩, точнее негативная идеология, съедает этнос, в котором она нашла приют, так же как бледная спирохета съедает организм человека и гибнет вместе с ним. Торжество негативной идеологии означает провал в бездну. Но что такое ╚бездна╩? Читатель не обязан, да и не может этого знать, ибо это отнюдь не просто. В XVIII веке Лавуазье сформулировал закон сохранения вещества, который оказался неверным, а скорее, неточным. Сгорание в герметическом сосуде показало химику того времени неизменившийся вес только потому, что у него были недостаточно чуткие весы. На самом деле был потерян фотон, но уловить потерю Лавуазье не мог. Теперь физики знают, что при интенсивных термодинамических процессах идет утрата вещества, преображающегося в световую энергию, а последняя уходит из своей системы в межгалактическую бездну. Это аннигиляция ≈ не смерть, но страшнее смерти. Так как процессы этногенеза имеют энергетическую природу, то, очевидно, на них распространяется и эта физическая закономерность. Древние мудрецы это знали. Они даже персонифицировали, как это было тогда принято, принцип аннигиляции и назвали его Люцифером, ╚носящим свет╩ (правильнее будет неточный перевод ≈ уносящий свет; куда? в бездну!). А бездну сопоставили с адом ≈ самым страшным из всего, что они могли вообразить. И они не смешивали с ╚духом бездны╩ простых земных демонов, проявляющих себя в явлениях природы. Этим приносили жертвы и старались наладить отношения. А дух бездны был враг, контакт с ним означал отречение от радостей мира, от любви к миру, означал полное одиночество, проистекающее из принципа отрицания. Какова причина возникновения антисистем и антиимпульсов? Она ≈ в сознательной деятельности людей, ибо заблуждения и ошибки свойственны только сознанию. Земля, в отличие от других планет, обладает биосферой, способной поглощать и накапливать энергию космических лучей (это концепция В. И. Вернадского). Все живые существа смертны, но смерть, то есть распад, нужно классифицировать. Смерть на организмическом уровне, где распад идет на молекулы,≈ явление заурядное, просто форма существования биосферных феноменов. Распад до атомного уровня ≈ это энтропия, которую производит Время. (В отличие от Н. А. Козырева, я полагаю, что Время не выделяет энергию, а распределяет ее равномерно по пространству, то есть превращает Космос в Хаос.) Этот процесс обратим. Но самое трагичное ≈ аннигиляция, когда распад идет на субатомном уровне, причем выделяются частицы света, уносимые в межгалактические бездны. Это ╚унесение света╩ можно рассматривать как наибольшее несчастье, обедняющее Землю. Самое существенное то, что на планете Земля происходит не только накопление солнечного света путем фотосинтеза, но и творческие его преобразования в формы, с устремлением к иррациональным понятиям: Истина и Красота. Эти процессы можно рассматривать как преодоление третьего вида смерти ≈ ╚кражи света╩, и даже как борьбу с аннигиляцией, то есть Бездной. Но, может быть, Бездна ≈ праздная фантазия древних людей и идеалистических философов? В таком случае стоит ли о ней говорить? Оказывается, стоит. Современная физика тоже оперирует этим понятием, конечно, называя его по-своему ≈ вакуум. Бездна ≈ пространство без дна, без конца, а следовательно и без начала. Начало и конец имеют все частицы вещества, все импульсы энергии. Значит, бездна ≈ это Пустота. По современным данным, около 98 % вещества сосредоточено в звездах и планетах, но и пространство между ними заполнено космической пылью и пронизано потоками элементарных частиц. Но все они движутся в пустоте благодаря наличию пустоты, вакуума. Без пустоты не было бы и движения, ибо любой импульс затухал бы в той же точке пространства, где и начался. А поскольку движение есть везде, даже в самом плотном веществе электроны вращаются вокруг атомного ядpa,≈ значит, вакуум пронизывает материю, так же как материя (вещество + энергия) пронизывает вакуум, скрытый и не понятый нами физический мир, не являющийся частью нашего реального мира. Вакуум ≈ это мир без истории. В каждом малом объеме пространства непрерывно рождаются пары ╚частица ≈ античастица╩, но тут же взаимоуничтожаются, аннигилируют, испуская кванты света, которые, в свою очередь, ╚проваливаются в никуда╩. В результате ≈ ничего нет, хотя в каждый момент в любом микрообъеме существует многообразие частиц и квантов излучения. Возникая, оно тут же уничтожается. Оно есть, и его нет. Это явление именуют нулевыми колебаниями вакуума, а несчастные частицы, которые существуют и одновременно не существуют, названы виртуальными. Ну разве это не ад в понимании древних, считавших бессмертную душу частицей света? Становясь виртуальной, эта частица, по воззрениям жизнеприемлющих религий, страдает. И ведь контакт материи с вакуумом происходит постоянно, ибо вакуум присутствует даже внутри атомов, где частицы вертятся вокруг ядра. Но если на ╚пустоту╩ воздействовать сильным электрическим полем, то виртуальные частицы могут превратиться в реальные, могут спастись из ада. Однако основа двуединого мира именно ╚пустота╩, а вещество, поля, излучения ≈ только рябь на ее поверхности. Но ведь без этой ╚ряби╩ вакуум не мог бы проявить себя, не мог бы получить те реальные частицы вещества и света, которые он превращает в виртуальные. Иными словами, он потерял бы даже то существование, благодаря которому его можно обнаружить, а вещество и энергия утратили бы возможность движения. Значит, разделение субстанции и пустоты ≈ конец мира, по крайней мере такого, в котором мы живем и который мы изучаем. И ведь вот что интересно: такая постановка проблемы была известна уже две тысячи лет тому назад, а возможно, и еще раньше. Только в те времена обходились без физики, заменяя ее философией. Наиболее распространенные философемы начала нашей эры утверждали биполярность мира, расходясь только в одном: что считать благом, а что ≈ злом. Естественно сложилось деление на системы жизнеутверждающие, согласно которым материальная субстанция ≈ благо, а Пустота, то есть Бездна,≈ зло,≈ и системы, полагающие, что материя ловит душу в свои тенета, обволакивает ее и мучает, а душа, или квант сознания, стремится вырваться на волю, из реальной частицы стать виртуальной. Оба подхода равно бездоказательны. Можно выбрать любой, по вкусу. Но тут-то и обнаруживается разница между двумя доминантами поведения и, соответственно, психологии, тут-то и выясняется, что популяционное поведение и популяционная психология биполярны. На одном полюсе стоит Дерсу Узала ≈ образ, созданный В. К. Арсеньевым, на другом ≈ изобретатель ДДТ, имени коего я не хочу знать. Но дело здесь не только в успехах химических наук. Пассионарный человек, вооруженный техникой, даже палеолитической, мог бы уничтожить вокруг себя все живое, отнюдь не подозревая, что этим он погубит и свое потомство. Ведь примитивное дуалистическое отношение к природе ≈ деление животных на ╚полезных╩ и ╚вредных╩ ≈ теоретически обосновывало нарушение биоценозов, вне коих звери и растения жить не могут. Но простому древнему человеку сие известно не было, да и ныне неизвестно слишком многим. Казалось бы, древние люди, не знавшие основ биоценологии, именно так и должны были бы поступать. Однако пароксизмы страстных истреблений были редки и отнюдь не повсеместны. И это естественно: человек не только социальная единица, обладающая волей и правом на выбор решения в любых ситуациях, но и органический элемент земной поверхности, связанный с биосферой неразрывно через инстинкты, позволяющие ему не погибнуть. Социальное бытие, определяющее сознание, действительно выходит за пределы биологии вида Homo sapiens. Оно, и только оно, дает каждому отдельному человеку и каждой социальной целостности возможность сделать выбор между устремлением к освобождению от тягот мира, к вакууму, и желанием уберечь живую природу от любых деформаций, ибо тут объект любви ≈ реальность, существующая вне нас и помимо нас. Иначе говоря, сознательная деятельность людей может быть направлена в одну из двух имеющихся сторон, но деятельность, связанная с биологическими отправлениями, права на выбор лишена. При детальном рассмотрении истории антропогенных ландшафтов напрашивается мысль, что наряду с деяниями, то есть плодами сознательных устремлений людей, идут стихийные процессы, связанные с сопричастностью человека биосфере. А это уже явления (феномены) природы, формирующие состояния вокруг людей (географическая среда) и внутри человеческих тел (физиология высшей нервной деятельности). Те и другие влияют на поведение людей в отдельности и коллективов, этносов, то через хозяйство, часто погибающее из-за наводнений и засух, то через болезни, то через космические облучения, иногда пробивающие ионосферу и достигающие поверхности Земли. Люди обычно не знают, что создает в них творческие подъемы или, наоборот, депрессии, но наука может найти их причины. Люди ведут себя крайне непоследовательно. В отличие от других высших животных человек не только поддерживает вмещающие его ландшафты, но иногда наносит им непоправимый ущерб, превращая их в бросовые, мертвые земли. Делает он это во вред самому себе как виду, ибо лишает потомство средств к существованию. Ответить на резонный вопрос: для чего он это делает? ≈ трудно. Этногенезы, как природные процессы, сами по себе для биосферы безвредны, но могут быть губительны при сочетании двух условий. Во-первых, при смене фаз (перегибе), когда этнос на время теряет присущие ему эластичность и сопротивляемость внешним воздействиям, когда этнос болен. И, во-вторых, при активных межэтнических контактах (миграциях), которые сами по себе отразимы, ибо этнос в любой фазе практически неистребим. Это надо понимать в том смысле, что для истребления здорового этноса требуются столь большие затраты сил, что у соседей их, как правило, не бывает, а если сил и достаточно, то трата нецелесообразна. Для построения нового дома, допустим, нужно сломать старый, стоящий на том же месте. Это обычная в природе и истории смена форм. При ней хорошее не всегда меняется на лучшее, но всегда на что-то реальное, отвечающее потребностям эпохи. Так развивается любая этническая система, даже в эпохи упадка, когда ненужные элементы культурной или природной среды просто не поддерживаются и приходят в ветхость. Но когда памятник культуры (дворец, сад, картина и т. п.) или природы (лес, озеро, стадо бизонов) уничтожается и не заменяется ничем, то это уже не развитие, а его нарушение, не система, а антисистема. Руины и трупы не могут ни развиваться, ни сохраняться для потомства. Динамика сменяется статикой, жизнь ≈ смертью, изменение структуры ≈ аннигиляцией. Можно было бы думать, что вандализм тоже является функцией пассионарности и, следовательно, предопределен природой как вариант закономерности. Нет! В природе планеты процессы аннигиляции не наблюдаются. Там идет постоянное накопление, жалко. Однако миграция сама по себе еще не антисистема и не всегда повод для возникновения антисистемы. Этнические миграции ≈ процессы стихийные, увлекающие людей, которым только кажется, что они едут в чужую страну по доброй воле. В Америку людей толкало их пассионарное напряжение, мешавшее довольствоваться скромной жизнью где-нибудь в Кенте или Мекленбурге. А ведь дома они имели пищу, кров и женщину. В долине же Миссури все это приходилось добывать с большим трудом и риском. И вряд ли жизнь в прериях или лесах Канады была легче прозябания в деревенской идиллии Европы. Значит, тут мы встречаемся с детерминированным явлением природы, за которое человек моральной ответственности не несет, даже если при этом гибнет прекрасная девственная культура. Грустно, конечно, но что делать? Но если мигрант убьет индейского ребенка, чтобы получить премию за скальп, или донесет, что его соседка ≈ ведьма и колдунья, после чего ее сожгут односельчане, или спалит чудную деревянную часовню в лесу, или спасет заблудившегося в степи путника,≈ это уже его деяния, за которые он несет ответственность перед своей совестью. И разница между явлением и деянием принципиальна, ибо деяния можно совершить или не совершить. Они лежат в полосе свободы. Казалось бы, во всех деяниях человеком руководит расчет, сознание собственной выгоды, ради которой он и приносит в жертву жизнь других людей. Так рассуждали французские материалисты XVIII века и называли свои взгляды материализмом. Но изучение истории показывает, что они заблуждались. Существует самопожертвование ради других, ради отечества ≈ патриотизм, не объяснимый никакою выгодой и расчетом, и бессмысленное губительство предметов искусства или природных ландшафтов ≈ вандализм. Это факты, зафиксированные историей. И свершение их возможно лишь при наличии пассионарной энергии. Но направление ее определяется чем-то другим. Вспомним, что готы, взяв Рим, ограничились контрибуцией, а вандалы, столь же пассионарные, находившиеся на том же культурном уровне, исповедовавшие, как и готы, арианство, не столько грабили, сколько бессмысленно ломали красивые здания, разбивали мраморные статуи, уничтожали мозаику, соскабливали фрески. Именно эта бессмысленность поразила современников, но и в последующие века она наблюдается то тут, то там. И судьбы готов и вандалов оказались различными. Готы в Испании создали устойчивое королевство, слились с местным населением в единую политическую систему и впоследствии в монолитный этнос - испанцев. Вандалы свирепствовали в Африке до тех пор, пока небольшой корпус войск Велизария не ликвидировал их крепостей, в которых они укрывались от гнева аборигенов. После этого вандалов не стало. Похоже, что две соседние системы имели разные знаки, развивались в диаметрально противоположных направлениях. Вандализм не ограничивает себя памятниками искусства. Он еще губительнее, когда его объектом является беззащитная природа, когда человек создает необратимую деструкцию ландшафта. Вандализм нельзя считать следствием борьбы за существование, а надо рассматривать как преступление по отношению к потомкам, которым придется прозябать на оскопленной планете. В отличие от миграции вандализм принадлежит не к явлениям, а к деяниям. Это бесспорно, но связано ли такое безобразие с пассионарностью? Конечно! Однако и характер ее особый, и генезис не природный, а ситуационный. До столкновения оба этноса ≈ нормальные системы с разными уровнями пассионарности. При их совмещении поток пассионарности будет направлен от высшего уровня к низшему, так что общий уровень станет выравниваться. Этот энергетический перепад и создает ту форму энергии, которая питает возникающую тут антисистему, то есть системную целостность людей с негативным мироощущением. От такого баланса страдают обе системы. Вандализм одинаково деформирует и тех, кого губят, и тех, кто губит, ибо оказывается, что губителям невозможно жить на развалинах и опустошенных землях. Две взаимоисключающие линии поведения мы в просторечье именуем добром и злом, причем никогда не путаем одного с другим. Потому что добро и зло ≈ не зеркальные отражения друг друга, а совершенно разные стихии. И тут уместна система отсчета, по которой вакуум противостоит субстанции, а по терминологии древних ╚бездна╩ ≈ ╚тварному миру╩. Однако можно ли различить ╚добрых╩ людей и ╚злых╩ и как это сделать? Ведь никто никогда не скажет о себе, что он служит мировому злу. Да, на персональном уровне различие невозможно, но ведь есть популяционный критерий ≈ отношение к окружающей среде, к миру. Прислушаемся к тому, что говорят представители обоих направлений, искренне уверенные в своей правоте. Первая позиция: материальный мир ужасен и не имеет права на существование, так как все живое ожидает смерть, которая есть уничтожение. Вторая позиция: мир прекрасен, а смерть, постоянно сопутствующая жизни, просто выход из сложных, часто непереносимых ситуаций. Смерть ≈ благо, ибо она спасает от внемирового зла, несправедливости, обиды, страдания, которые страшнее смерти. Обе позиции последовательны; можно выбрать любую по желанию. В первой позиции ≈ стремление заменить дискретные системы (биоценоз) на жесткие, которые, по логике развития, превратят живое вещество в косное, косное при термической реакции разложится до молекул, молекулы распадутся до атомов, из атомов выделятся реальные частицы, которые, аннигилируя, превратятся в виртуальные. Лимит такого развития ≈ вакуум. И наоборот, при усложнении систем, где жизнь и смерть идут рука об руку, возникает разнообразие, которое немедленно передается в психологическую сферу, создает искусство, поэзию, науку. Но, конечно, за печали и радости бытия придется платить закономерной физической гибелью. Логики здесь нет, ибо правильность тезиса дана в опыте и в интуитивном обобщении. Выбор пути свободен. Такова контроверза. И самое любопытное, что она прослеживается от наших дней до начала новой эры, от экзистенциализма до гностиков, буддистов-махаянистов, манихеев,≈ апологетов первой позиции. Этнос как система неизмеримо грандиознее человека, то есть персоны как системы. Однако закономерность тут и там одна. Этнос может либо дожить до гомеостаза и стать верхним звеном вмещающего ландшафта, либо при столкновении с иным этносом образовать химеру и тем самым вступить в ╚полосу свободы╩. Только во втором варианте возникает поведенческий синдром, сопровождаемый потребностью уничтожать природу и культуру, ибо вакуум не зеркальное отражение субстанционного мира, не антимир, а мир особых свойств. Поэтому при сопряжении материального мира с вакуумом не возникает гармонии, а идет постоянная борьба противоположностей. Эта борьба происходит на уровне энергетических импульсов, которые древние именовали ╚силами╩. К числу импульсов принадлежит пассионарность. В критических коллизиях контактов на суперэтнических уровнях она, как безличная энергия, равно питает оба направления деятельности людей, имевших несчастье оказаться в химерной системе. Механизм такого разделения настолько сложен, что объяснение его можно предложить только как гипотезу. А как иначе истолковать импульсы, идущие от сознания, не впадая в идеализм и в противоречие с законом сохранения энергии? Великий Вернадский, разбирая второй биохимический принцип ≈ учение об увеличении биогенной миграции атомов ≈ направленности эволюции и становлении ноосферы, бросил мысль: ╚Человеческий разум не является формой энергии, а производит действия, как будто ей отвечающие (курсив мой.≈ Л. Г.). Отмечая это как эмпирический факт, я думаю, что дальнейшее развитие научных данных позволит нам выйти из этих, может быть кажущихся противоречий... с законом сохранения энергии╩. Эта как бы побочная мысль представляется более ценной и перспективной, нежели учение о ноосфере, которому она категорически противоречит. Решение пришло в виде образа, которым можно открыть экскурс. Девочка бросает мяч в стену; мячик отскакивает обратно. Толкнула мяч не стена, она его отразила. Это процесс короткий, и потому причинно-следственная связь ясна, но если такой же процесс длится веками, сведения о которых отрывочны, а иногда запутанны, то связь между биосферным импульсом ≈ рукой девочки и обратным движением ≈ мяча от стены легко может потеряться. Исследователю будет казаться, что стена бросила мяч от себя, он увидит прямую связь вместо обратной. Если же допустить, что человеческий разум, создающий философские концепции, романы, мифы, легенды и т. п.,≈ путь не к ноосфере, а к экрану, отбрасывающему биохимические импульсы, как зеркало отбрасывает солнечный луч, превращая его в блик (╚зайчик╩), то противоречие с законом сохранения энергии исчезает, а обратный путь биохимического импульса, зафиксированный человеческим сознанием, будет тем, что принято называть мироощущением, которое не следует смешивать с явлением сознания ≈ мировоззрением. Но коль скоро так, то мы уловили механизм связи духовной культуры, в том числе спекулятивной (умопостигаемой) философии, с биосферой, к которой принадлежим сами. Правда, вывод получился неожиданным. Вакуум выступает как ограничитель энергетических импульсов живого вещества; именно он является препятствием для совершенствования, и не кто иной, как он, вносит в биосферу Земли искажения, нанося ей удары за счет смещения направления импульсов, поступивших от нее же. Продолжая аналогию, можно сказать: первоначальное явление природы, отброшенное от экрана-ограничителя ≈ вакуума, превращается в деяние, обусловленное свободной волей человека. А последствия деяний непредсказуемы. Они могут быть благодетельны и губительны, тогда как результаты явлений всегда нейтральны: они лежат вне сферы добра и зла, прогресса и регресса, пользы и вреда для порождающей их биосферы. Ей любые процессы безразличны, кроме тех, которые идут от разума. Может показаться, что гипотеза о роли вакуума √ экстравагантное предположение автора, но так как существуют мировые философские системы с миллионами поклонников, которые считают вакуум своим идеалом, то для охраны природы и культуры эти настроения небезразличны. Поставим вопрос так: что общего между исмаилитством, карматством, маркионитским павликианством, манихейством, богомильством, альбигойством и другими аналогичными системами, вплоть до экзистенциализма? По генезису верований, догматике, эсхатологии и экзегетике ≈ ничего. Но есть одна черта, роднящая эти мировоззрения ≈ жизнеотрицание, выражающееся в том, что истина и ложь не противопоставляются, а приравниваются друг к другу. Из этого вырастает программа человекоубийства, ибо раз не существует реальной жизни, которая рассматривается либо как иллюзия (тантризм), либо как мираж в зеркальном отражении (исмаилизм), либо как творение сатаны (манихейство), то некого жалеть ≈ ведь объекта жалости нет; и незачем жалеть ≈ Бога не признают, значит, не перед кем держать отчет; и нельзя жалеть, потому что это значит продлевать мнимые, но болезненные страдания существа, которое на самом деле призрачно. А если так, то при отсутствии объекта ложь равна истине, и можно в своих целях использовать ту и другую.
А. Панченко. Поистине не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие. Тип разрушителя ≈ это, по-видимому, вселенский и всевременной тип. Русский фольклор воплотил его в фигуре Васьки Буслаева, который не верит ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай. Он буквально ╚попирает заветные святыни╩ ≈ топчет череп, ╚пусту голову╩, купается в Иордане, нарушая нерушимый запрет:
╚Старины╩ о Ваське Буслаеве ≈ это предупреждение насчет того, что лихость надлежит умерять ╚удержом╩. Но лихие люди таким предупреждениям не внимают, и разрушители снова и снова появляются на исторической сцене.
Л. Гумилев. Надо отдать должное средневековым людям: они были последовательны, и потому их речи звучали очень убедительно. Действительность подчас была столь ужасна, что люди готовы были броситься в любую иллюзию: ведь, войдя в мир фантасмагорий и заклинаний, они становились хозяевами этого мира или, что точнее, были в этом искренне убеждены. А то, что им ради этого ощущения свободы и власти над окружающими надо было плюнуть на крест, как тамплиерам, или разбить на части метеорит Каабы, как карматам, их совершенно не смущало. Правда, встав на этот путь, они отнюдь не обретали личной свободы. Наоборот, они теряли даже ту, которую они имели в весьма ограниченных пределах, находясь в той или иной позитивной системе. Там закон и обычаи гарантировали им некоторые права, соразмерные с несомыми обязанностями. А здесь у них никаких прав не было. Строгая дисциплина подчиняла их невидимому вождю, старцу, учителю, но зато он давал им возможность приносить максимальный вред ближним. А это было так приятно, так радостно, что можно было и жизнью пожертвовать. И ведь не только бедствия и обиды приводили неофитов в негативные системы. Люди часто жили плохо, но не везде и не всегда. Бурные периоды сменялись покойными, однако обывательская затхлость мирной сельской жизни действовала диалектическим путем и создавала последствия, противоположные предпосылкам. Когда пассионарного юношу кормили досыта, но запрещали ему что-либо делать или логично размышлять, он искал применения своим затаенным силам и находил их в проповеди отрицания, не обращая внимания на то, что поставленная перед ним цель ≈ фантазия. Сказка и миф рождались повседневно. Против них были бессильны строгие выводы науки и практические прогнозы действительности. В I тысячелетии они увлекали людей всех стран, кроме Руси и Сибири, где антисистемы не сложились. Последнее легко объяснимо. Для появления устойчивой антисистемы необходимы два параметра: упадок, даже момент перехода из фазы в фазу, местного этногенеза и внедрение чужеродного этноса. Пусть даже обе системы будут перед началом процесса положительными, творческими, как в плане экологии, так и в аспекте культуры. Совмещаясь, они порождают антисистему, явление побочное, возникающее помимо воли участников. Поскольку Сибирь и Древняя Русь были ограждены от посторонних, нежелательных воздействий до XIII века, то идеи, чуждые мировоззрению их обитателей, если и попадали в северные леса Евразии, то не могли там укорениться. Мною была предложена концепция этноса как поля биофизических колебаний с определенной частотой или ритмом. Теперь она находит подтверждение. Когда два разных ритма накладываются друг на друга, возникает своего рода какофония, воспринимаемая людьми как нечто противоестественное, что в общем-то и правильно. И тогда люди начинают не любить вмещающую их географическую среду, искать выхода при помощи строгой логики и оправдывать свою ненависть к миру, устроенному так неудобно. Именно такая ситуация возникла в эллинистических государствах древности во II≈I веках до н. э. До походов Александра Македонского эллины не знали иудеев, а иудеи не обращали внимания на ╚явана╩ ≈ ионян. Зато в селевкидской Сирии и птоломеевском Египте они оказались соседями. Иудеи изучили Платона и Аристотеля, эллины ≈ Библию в переводе на греческий язык. Оба этноса были талантливы и пассионарны, но из контакта их мироощущений возник гностицизм ≈ грандиозная увлекательная антисистема. Столкновение эллинства с иранством породило в III веке манихейство, могучую антисистему, подвергавшуюся гонениям не только в Риме, Византии и Иране, но даже в веротерпимом Китае и, несколько позже, во Франции. В Индии, куда вторглись кушаны и саки, великий философ Нагарджуна во II веке создал мироотрицающее учение о пустоте (шуньята), причем дошел в отрицании до того, что даже собственное существование объявил иллюзией. Манихейство и христианство равно признают в мире сочетание двух стихий: Света и Мрака. Но манихеи считают ╚мраком╩ материю, и особенно плоть, а христиане видят в материальном мире творение Божие и благословляют чистые радости плоти, брак, веселие, любовь к родине... Несовместимость обоих мировоззрений очевидна, а борьба между ними не кончена и поныне. Самым простым выходом для манихеев было бы самоубийство, но они ввели в свою доктрину учение о переселении душ. Это значит, что смерть ввергает самоубийцу в новое рождение, со всеми вытекающими отсюда неприятностями. Поэтому ради спасения душ предлагалось другое: изнурение плоти либо аскезой, либо неистовым разгулом, коллективным развратом, после чего ослабевшая материя должна выпустить душу из своих когтей. Только эта цель признавалась манихеями достойной, а что касается земных дел, то мораль, естественно, упразднялась. Ведь если материя ≈ зло, то любое истребление ее ≈ благо, будь то убийство, ложь, предательство... Все не имеет никакого значения. По отношению к предметам материального мира было все позволено. Такая концепция испугала и разозлила средневековых французов. Их здоровая интуиция взбунтовалась против логики. Система на перегибе от фазы подъема к акматической фазе столкнулась с антисистемой и оставила на земле пепел казненных. Аналогичное отношение к манихейству наблюдается всегда и везде. Поэтому манихейские общины I тысячелетия были тайными, вследствие чего ложь была их стереотипом поведения. Попав в Италию и Францию, манихейские эмиссары называли себя ╚ткачами╩, чтобы иметь возможность беспрепятственно переходить из города в город для пропаганды своего учения. На самом деле они были такими же ╚ткачами╩, как масоны ≈ ╚каменщиками╩. Однако лживое самоназвание вводило и продолжает вводить в заблуждение людей несведущих, стремящихся всюду увидеть классовую борьбу. Именно так воспринял альбигойцев А. Блок в пьесе ╚Роза и Крест╩, но что с него взять? Классовая борьба крестьян и горожан против господствовавших феодалов не прекращалась ни на минуту. Однако шла она по двум линиям, не связанным друг с другом. Крепостные крестьяне негодовали на произвол баронов, но их программа была сформулирована четко: ╚Когда Адам пахал землю, а Ева пряла,≈ кто тогда был джентльменом?╩ Вопрос резонный, но ведь он не имеет ничего общего с учением о том, что все материальное ≈ проявление мирового зла и, как таковое, должно быть уничтожено. Напротив, классовая природа крестьян толкала их на то, чтобы, добившись свободы и прав, возделывать земли, строить дома, воспитывать детей, накапливать состояния, а не бросать все это ради иллюзий, пусть даже вполне логичных. Вторая линия ≈ это борьба городских общин (коммун) в союзе с королевской властью против герцогов и графов. Опять-таки зарождающаяся буржуазия стремилась к богатству, роскоши, власти, а не к аскетизму и нищете. На Западе города поддерживали то папу, то императора, на Востоке ≈ суннитского халифа, в Византии они были оплотом православия, ибо благополучие горожан зависело от укрепления порядка в мире, а не от истребления мира ради потусторонних идеалов, чуждых и невнятных. И вряд ли проповедь спасительной бедности можно считать социальной программой. Ведь за бедность духовенства ратовали христианские монахи и мусульманские марабуты и суфии. Роскошь епископов, непотизм и симонию клеймили с амвонов папы и Соборы, но подозрений в ереси они на себя не навлекали. Иной раз бывало, что слишком неугомонных обличителей убивали из-за угла или казнили по вымышленным обвинениям, однако в те жестокие времена и без этого легко было угодить на плаху, особенно когда увлеченный идеей человек не замечал, что он стоит на пути венценосца. Казни совершались и без идеологических нареканий. Да и, в самом деле, как может мистическое учение отражать классовые интересы? Ведь для этого оно должно сделаться общедоступным, но тогда будет потерян руководящий принцип ≈ тайное посвящение и слепое послушание. В отличие от борьбы за политическое преобладание внутри одной большой этносоциальной системы и даже столкновений между разными культурно-системными целостностями, имела место истребительная война. Французские манихеи были слишком похожи на французских католиков для того, чтобы они могли ужиться в одном ареале, ибо развивались те и другие в противоположных направлениях. Сталкиваясь, они вызывали аннигиляцию той самой материи, которую считали не Божиим творением, а мировым злом. И так вели они себя везде: в Византии, Иране, Центральной Азии и даже в веротерпимом Китае. Поэтому гонения на них были повсеместны, а их сопротивление, часто весьма активное, придало раннему средневековью ту окраску, которая просвечивает через видимую историю столкновений государств и становления этносов. Наличие двух несовместимых психологических структур в то время было явлением глобальным. Оттого так мало памятников искусства осталось от этой эпохи. То, что манихеи к концу XIV века исчезли с лица Земли, не удивительно, ибо они, собственно говоря, к этому стремились. Ненавидя материальный мир и его радости, они должны были ненавидеть и саму жизнь; следовательно, утверждать они должны были даже не смерть, ибо смерть ≈ только момент смены состояний, а антижизнь и антимир. Туда они и перебрались, очистив Землю для эпохи Возрождения. Неудача их была только в том, что они не смогли забрать с собою всех людей, проведя их через мученичество, далеко не всегда добровольное. Правда, они старались, и не их вина, что жизнеутверждающее начало человеческой психики устояло против их натиска, благодаря чему история народов не прекратила своего течения.
А. Панченко. Однако, Лев Николаевич, зло не исчезает, оно, так сказать, прячется, чтобы проявиться в другой форме. В эпоху Возрождения наряду с созданными тогда художественными и философическими шедеврами зла было предостаточно. Об этом, об ╚обратной стороне титанизма╩, написал в своей последней книге А. Ф. Лосев.
Л. Гумилев. На этом фоне возникла Первая инквизиция, основанная испанским монахом Домиником и направленная против еретиков-катаров, или альбигойцев. Конечно, никто не захочет одобрить или тем паче защитить принцип инквизиции: осуждение без предъявления обвинения, на основе личного признания. Признание бывает вынуждено пыткой, донос может быть ложным, судьи ≈ пристрастны и бесконтрольны, но мотив введения такого судопроизводства ясен. Инквизиторы берегли своих агентов от мести катаров, проникших в XIII веке во все слои французского и итальянского общества. Война велась при всех дворах, во всех цехах, в церковных общинах и портовых базарах. Это была беспощадная резня без линии фронта, причем жертвами ее становились все оклеветанные катарами и агентами инквизиции беззащитные, ни в чем не повинные люди. Катары широко использовали право на ложь, каковое было позволено их исповеданием, рекомендовавшим предательство для борьбы с материей. Умирающий дуализм нашел способ перевоплотиться в другую, на этот раз монистическую концепцию. Ведь для антисистемы такие мелочи, как верность принципам,≈ несущественны, важна цель ≈ избавление от материи и плоти. На вооружение было принято учение Блаженного Августина, талантливого мыслителя V века, в молодости бывшего членом тайной манихейской общины, кончившего дни епископом города Гиппона (в Африке) и по смерти признанного отцом церкви. Он был автором одного из трех направлений схоластики ≈ учения о предвечном предопределении людей либо к раю, либо к аду. Были, конечно, оговорки, но суть не в этом. Аргументация Блаженного Августина сводилась к тому, что Адам согрешил и передал грех всем потомкам генетически, как ╚первородный╩. Поэтому все люди такие мерзавцы, что всем им место только в аду. Бог предвечно и безусловно постановил некоторых спасти, а прочие ≈ пусть гибнут. И любые заслуги и подвиги грешников значения не имеют, равно как и злодеяния предызбранных. Для дьявола в такой системе места нет, ибо все за него творит Бог. Надо отдать справедливость тогдашним теологам: они учения Августина не приняли. Сторонники концепции Августина подвергались осуждению. Но прошли средние века, наступила Реформация, и Жан Кальвин воскресил идеи Августина. На них же была построена теория Второй инквизиции. Примирение Бога с Сатаной устраивало всех злодеев Европы. Вторая инквизиция XVI≈XVIII веков была хуже первой. Для оправдания, а также для регламентации совершаемых преступлений инквизиторы создали теорию, по которой Бог ╚настолько сострадателен, что не допустил бы зла в своих творениях, если бы не был столь всемогущим и добрым, чтобы превращать зло в добро╩. Из этого вытекало, что ╚преследованиями тиранов укреплялось терпение мучеников, а чародействами ведьм ≈ совершенствование веры праведников╩. Можно было бы возразить, что Бог несправедливо немилостив к тиранам и чародеям, заставляя их мучить праведников и тем самым обрекая их на адские муки, но и на это есть ответ. Грешник хуже черта, ибо ╚Сатана отстранился от Бога, который допустил его согрешить и не опекал с любовью╩. Вообще черт не виноват, так как он ╚ничего не может без Божьего попущения╩, а ╚Бог не может хотеть зла, но может допускать зло╩. Предложенная инквизиторами теория является апологией не только их самих, но и дьяволов, с которыми они якобы вели борьбу. Во всех злодействах истории, по их мнению, повинен только Бог, и, хуже того,≈ злодейства надо приветствовать, ибо из зла получается добро. Эта дьявольская диалектика является, по существу, обывательским подхалимством, возведенным на уровень метафизики. И подумать только, сколько крови пролилось из-за этого шизофренического бреда! Да и как могло быть иначе? Учение о предопределении отняло у своих адептов только одну свободу: свободу выбора между Добром и Злом, но зато подарило им право на безответственность по отношению к собственной совести. Раз конечный исход предопределен, можно было поступать как вздумается. И тут вступила в силу обратная связь. Полная безответственность индивида противопоказана обществу, которое вводит в силу закон, основанный не на совести, а на приказе начальства. С таким законом выгоднее считаться, но обойти его отнюдь не аморально. Сумел и выиграл! Поэтому было вполне логично, и даже не бессовестно, истребление индейцев в Северной Америке, работорговля, ограбление Индии, продажа опиума в Китай. Ведь запрещение этих предприятий не было предусмотрено, да и не могло быть, ибо Бог превращает зло в добро, а черт служит перед его престолом. Но если так, то почему бы не завести с дьяволом контакт, тем более что он готов даже оплатить служение себе вполне реальными благами. Требует он немногого: продажи бессмертной души, в существование которой еще надо верить, и участия в ╚черных мессах╩. Эти обедни служились обязательно священником, отступившим от церкви, и заключались в прославлении Сатаны. Святые дары освящались на животе голой женщины и потом осквернялись. Иногда участникам этих мистерий казалось, что являлся сам Сатана и позволял целовать себя в зад. Случалось, что ему приносили в жертву младенцев, которых крали у матерей. Мистерии совершались в полночь, тайно, но о них знали очень многие. Черные мессы служились в Париже еще в XIX веке. Допускались к участию в них, кроме членов секты, только приглашенные, но получить приглашение было легко. Подробности можно прочесть в книге Гюисманса ╚Бездна╩, где автор колеблется между признанием серьезности наблюдавшейся им оргии и желанием оказаться обманутым. Для скептика-позитивиста персонификация любого принципа неприемлема, она ему просто претит. Если же отказаться от персонификации, которая уже в XIII веке стала излишней, то останется теория абсолюта, нравственного закона внутри себя. Молиться такому закону невозможно, равно как, например, закону Бойля ≈ Мариотта. И, наконец, последнее важное следствие теории строгого монизма ≈ отношение к биосфере в целом, как к индивидуальным существам, так и к их творениям, становится негативным. Для того, чтобы уберечь беззащитную природу от бессовестных людей, нужно объяснить им пользу от биоценологии, а это ≈ сверхсложно. Учение о полезных и вредных животных и растениях гораздо ближе рассудку обывателя, нежели понятие о гармоничности жизни на планете Земля. Обыватель предпочитает ощущать себя царем природы, а не ее составной частью. Поэтому строгий монизм на практике смыкается с восточным дуализмом ≈ манихейством, с той лишь разницей, что злом считается все неприятное, мешающее данному человеку, а не объективная стихия Мрака. Это значит, что руководящим принципом для различия добра и зла, света и мрака, прогресса и регресса становится произвол. Но почему же монистические и дуалистические учения не смогли вытеснить христианства, особенно в средние века, когда папы воевали с императорами, а схоласты тратили силы на бесплодные споры друг с другом? Пожалуй, потому, что монизму и манихейству противостало неосознанное мировоззрение, которое мы попробуем сформулировать здесь. Бог сотворил Землю, но дьявол ≈ князь мира сего; на Земле дьявол сильнее Бога, но именно поэтому благородный рыцарь и монах-подвижник должны встать на защиту слабого и бороться с сильным врагом до последней капли крови. Ведь не в силе Бог, а в правде, и творение его ≈ Земля ≈ прекрасно; а Зло приходит извне, от врат Ада, и самое простое и достойное ≈ загнать его обратно. А что Бог не сотворил дьявола, ясно и без доказательств, предполагать такое ≈ просто кощунство. Мы, люди XX века, знаем, что черта нет. И все же, когда окинешь взглядом историю антисистем, становится жутко. Это концепции- вампиры, обладающие свойствами оборотней и целеустремленностью поистине дьявольской. Ни могучий интеллект, ни железная воля, ни чистая совесть людей не могут противостоять этим фантомам. Там, где слагается этническая химера ≈ наложение полей разного ритма, появляются антисистемы. А так как за время существования человека на Земле все этносы давным-давно вступили между собою в контакты, то, казалось бы, антисистемы должны были вытеснить этносы, заменить их собой, уничтожить все живое в своих ареалах и превратить свои реальные импульсы в виртуальные, дабы они могли взаимно аннигилировать. А ведь ничего подобного почему-то не произошло. Значит, в мире есть какой-то могучий импульс, противодействующий распространению антисистем и, возможно, очищающий от них лик Земли. Этот импульс не должен находиться в сфере сознания людей, потому что эта сфера открыта для обмана или для заблуждения. И он не заповедан нам свыше, потому что антисистемы бывают теистичны, а стереотипы этнических культур ≈ атеистичны. И он не складывается в процессе эволюции, ибо за нужное для сложения время он бы погиб. Знаем ли мы импульс с такими свойствами? Да, знаем! Это пассионарный толчок. Нет, не героизм отдельных пассионарных особей, личностей, жертвующих собой, а именно толчок, мутация, порождающая признак пассионарности и сообщающая заново возникающим этносам оригинальный ритм биополя,≈ вот что губит химеры и гнездящиеся в них антисистемы. Пассионарные толчки не только помехи в эволюции человечества, но и очистительная сила, без которой" эволюция вообще не могла бы продолжаться. Этой силой природа поддерживает баланс биосферы, в том числе и тех самых людей, которые полагают, что их мысли, сколь бы они ни были фантастичны, представляют наибольшую ценность для планеты Земля. Теперь-то мы знаем, что все философские учения и пророческие речения ≈ только биосферные импульсы, отраженные какой-либо гранью великого вакуума, подстерегающего Жизнь на каждом шагу. И ради этого из Бездны в Мир пробиты черные дыры, каждая из которых называется ╚личное сознание╩. Хорошо бы поставить на них заслонки, именуемые ╚совесть╩. А сам пассионарный толчок явно не земного происхождения. Уже то, что оси толчков располагаются по поверхности планеты, как прямые линии, концы которых ограничены кривизной, а перпендикуляры проходят через центр Земли, показывает зависимость оси толчка от магнитного поля планеты. Предположение, что эти энергетические удары по Земле идут не от Солнца, а из рассеянной Галактики, нашло уточнение. Американский астроном Джон Эдди обнаружил, что деятельность Солнца варьирует настолько, что иногда одиннадцатилетний цикл пропадает. На основе этих выводов Джон Эдди составил график солнечной активности за 5000 лет, и оказалось, что все датированные пассионарные толчки лежат либо на низких точках солнечной активности, либо на спадах ее. Это уже закономерность, позволяющая интерпретировать явление. При снижении солнечной активности защитные свойства ионосферы снижаются и отдельные кванты или пучки энергий могут пролетать невысоко над земной поверхностью. При этом они дадут жесткое излучение на своем пути, а оно, как известно, вызывает мутации. Мы не одиноки в мире! Близкий Космос принимает участие в охране природы, а наше дело ≈ не портить ее. Она не только наш дом, она ≈ мы сами.
А. Панченко. Лев Николаевич, в истории стран и народов бывают эпохи, когда страны и народы как бы срываются с цепи. Начинается вакханалия внутренних войн и террора. В средние века это объясняли Божиим промыслом ≈ иначе говоря, просто отказывались от объяснения. В средние века просто описывали болезнь и ужасались ею. Что до новых и новейших историков, они ищут и причины болезни ≈ социальные, психологические, религиозные, вплоть до расовых и национальных. Плодотворны ли такие поиски? Быть может, человеку не дано понять, почему массы и толпы вдруг приходят в лихорадочное движение, почему они совершают деяния, которые с позиций здравого смысла противоестественны и ужасны.
Л. Гумилев. В исторической судьбе всякого этноса неизбежно наступает фаза надлома. Она, как показывает хронология, укладывается в 150≈ 160 лет. Это самый тяжелый период в жизни этноса, это кровопролитие и развал, война всех против всех. Начнем с Рима. С убийства Тиберия Гракха в 133 году до н. э. до гибели Антония в 30 году до н. э. Рим не знал покоя. Гражданские войны обескровили сенат и народ. Революция Гракхов, война Мария и Суллы, геноцид первого триумвирата и проскрипции второго привели Римское государство в состояние кризиса. Успокоение (относительное, конечно) принесла победа Августа и его сторонников. Византийский этнос вступил в жесткую фазу надлома в VIII веке. Выразилось это в иконоборчестве императоров исаврийской династии, когда все протекало противоестественно и потому жутко. В самом деле: православный царь, победитель мусульман и язычников-болгар, вдруг запрещает религиозное искусство под предлогом разделения спекулятивной философии и эмоциональной стихии искусства, да еще, пользуясь служебным положением, хочет учить монахов ≈ специалистов своего дела. А кто его поддерживает? Солдафоны и вельможные холуи как светского, так и духовного звания. Иконоборчество ≈ явление малоазийское, иконопочитание ≈ эллинское. Для азиата иконы были мишурным украшением храма, где надлежало возносить свой дух к престолу Истины как абстракции, не имеющей зримого образа. Для грека иконы ≈ окно в инобытие. На них изображен лик, а не личина и даже не лицо; поэтому духовное совершенствование сопряжено с эстетическим восприятием, через которое и открывается истина. Но ни эта разница в мироощущениях, ни анализ иконоборчества в политическом и экономическом аспектах, ни декларации императоров и патриархов не могут объяснить, почему даже мелкое, непринципиальное разногласие становилось поводом для кровопролития. Исаврийский солдат рубил мечом образ Богородицы, а греческие женщины, рискуя жизнью, били этого солдата камнями и палками. А ведь те и другие были безграмотны, в теологии и в политике не разбирались, да и не думали в такой момент о столь сложных вещах. Все это, конечно, не пошло на пользу Византии. От нее отпала Италия, где в 751 году лангобарды взяли Равенну, в 756 году образовалось светское государство пап. А император Константин Копроним, вместо того чтобы навести порядок в отпавшей области, расправлялся с беззащитными любителями изобразительного искусства у себя дома. Понадобилось полтора столетия, чтобы при Македонской династии наступило затишье. И всюду так. Во Франции фаза надлома обрамлена именами Жанны д'Арк и Генриха IV, в Англии ≈ короля Генриха VIII Тюдора и генерала Монка, осуществившего реставрацию Карла II Стюарта. Внутри рамок ≈ та же кровь и те же страдания, Варфоломеевская ночь и свирепость ╚круглоголовых╩ солдат Кромвеля. Притом бессмысленно было бы искать правых и виноватых, все были хороши в своем роде. Герцог Гиз сжег сарай, где пели псалмы гугеноты, Жанна Наваррская бросила в подземную темницу католиков, ходивших к обедне, а Генрих VIII Тюдор приказал вешать на одной виселице католика за то, что тот чтит папу, и кальвиниста за то, что он отрицает святость мессы! В этой фазе человекоубийство было повседневным занятием обитателей Западной Европы, причем имело массовые масштабы. В фазе надлома резко снижается удельный вес пассионариев, людей, не сдерживаемых инстинктом самосохранения и готовых жертвовать собою ради высокой (часто иллюзорной) цели. Зато резко вырастает значение субпассионариев. Именно из них формируются кадры исполнителей во время гражданских войн. Это люди без веры, чести и совести, корыстолюбцы и себялюбцы, палачи и доносчики, всегда готовые к услугам предводителей, для которых важнее всего власть и первенство. Естественно, что в фазе надлома происходит растранжиривание богатств и славы, накопленных предками. Однако взаимоистребление не может быть вечным. Наступает момент, когда за недостатком сил и средств гражданская война прекращается. Спад усиливается, становится монотонным, и эта монотонность отворяет двери новой фазе этногенеза ≈ инерционной, или ╚цивилизационной╩. После пережитых потрясений люди хотят не успеха, а покоя. Они уже научились понимать, что индивидуальности, желающие проявиться во всей оригинальности, представляют для соседей наибольшую опасность. Однако избежать ее можно ≈ если сменить общественный императив и соответственно стереотип поведения. В Риме это ≈ ╚золотая посредственность╩, провозглашенная Октавианом Августом и ставшая лозунгом политической стабилизации, укрепления военной мощи и обращения к прошлому за поучительными примерами. Продолжалась эта система мировоззрения до смерти Марка Аврелия, около 200 лет. В новое время, в XVII√XVIII веках, аналогичный принцип нашел воплощение в образе ╚джентльмена╩, честного и воспитанного человека, которому полагалось подражать по мере сил. ╚Цивилизация╩ (как инерционная фаза развития) благоприятна для накопления материальной культуры, упорядочения быта, стирания локальных этнографических особенностей, унаследованных от прошлых эпох. Короче говоря, самобытность уступает место посредственности. Однако процесс идет медленно. Для людей, не желавших отказаться от своей оригинальности, оставались сферы искусства и науки, казавшиеся безобидными. Поэтому те, кто в XVI веке хватался за шпагу, ≈ в XVIII веке сидел дома и писал трактаты, ценные (если автор был талантлив) и бессмысленные (если он был графоманом). А так как последних всегда больше, то создались огромные библиотеки, наполненные книгами, которые некому и незачем читать. Конечно, на этом фоне появлялись гении: мыслители, ученые, поэты. Их было не больше, чем в прежние жестокие времена, зато они имели хороших учеников, а их концепции ≈ резонанс. Отличительной чертой ╚цивилизации╩ является полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого населения. Но в фазе этнической инерции наступает пора воздействий на ландшафты собственной страны. Растет техносфера, то есть количество нужных и ненужных зданий, изделий, памятников, утвари ≈ разумеется, за счет природных ресурсов. Там, где природные материалы оказываются заключенными в оковы строгих форм, саморазвитие прекращается, заменяясь медленным, но неуклонным разрушением, часто необратимым. Такие руины нужны только археологам. Они исследуют следы не растущих, но гаснущих этносов, оставивших векам черепки посуды из обожженной глины, фрагменты вавилонских табличек с клинописью, пирамиды и баальбекскую платформу, руины средневековых замков и храмов древних майя в джунглях Юкатана. Биосфера, способная прокормить людей, не в состоянии насытить их стремление покрыть поверхность планеты хламом. В этой фазе этнос, как Антей, теряет связь с почвой, с жизнью, и наступает неизбежный упадок. Облик этого упадка обманчив. На него надета маска благополучия и процветания, которые современникам представляются вечными, потому что они лелеют себя иллюзией о неисчерпаемости природных богатств. Но это ≈ всего лишь утешительный самообман.
А. Панченко. Согласно Вашим, Лев Николаевич, расчетам, этнос выходит из фазы надлома примерно через семь с половиной веков после ╚первоначального толчка╩. Если отнести ╚зачало╩ великороссов к эпохе Александра Невского, а не Ивана Калиты, получится, что именно сейчас мы ступили на (или за) порог ╚цивилизации╩. Получится также, что надломились мы в николаевское царствование. Жизнь единообразна: все рождаются, производят потомство, стареют и умирают. Но жизнь и разнообразна, а пределы человеческого познания ограничены. Я не сторонник философем, которым присущи вселенские претензии, ибо всякая дельная теория объясняет только часть фактов. Но я готов принять в качестве исходного пункта, что маразм системы, ее надлом, ее гниение, надрыв и т. п. проявились именно при Николае I. Выражаясь по-старинному, тогда в русском обществе обозначилась ╚потерька чести╩. После петровских реформ оно жило не верой, а культурой. Пошатнулась старая мораль, основанная на Десятословии и Нагорной проповеди. Не случайно ╚птенцы гнезда Петрова╩, да и сам император, при всем их блеске, талантах, энергии,≈ люди далеко не безупречные ≈ попросту говоря, воры и разбойники. Для восстановления нравственного равновесия понадобилось два-три поколения. Появление ╚человека чести╩ описано Пушкиным в ╚Капитанской дочке╩ и воплощено в Петруше Гриневе: ╚Береги честь смолоду╩. Этот персонаж ≈ веха в истории русской души. Потом воспоследовала более или менее органическая эпоха. Памятник ей воздвигнут Львом Толстым в ╚Войне и мире╩. Чтение этой книги ≈ радость, потому что Россия была прекрасна, но также и печаль, ибо сердце сжимается от ощущения невозвратимой утраты. Ну, а потом пошло измельчание человека.
Действительно, XVIII век ≈ не только ╚век разума╩, но и век героев. Орлову был пожалован титул графа Чесменского, Румянцеву ≈ графа Задунайского, Потемкину ≈ светлейшего князя Таврического, Суворову ≈ графа Рымникского и князя Италийского... Титулы эти нас не злят и не смешат ≈ значит, мы считаем их заслуженными, как и княжеское достоинство фельдмаршала Кутузова. Но такие же пожалования Николая (имею в виду Дибича-Забалканского и Паскевича-Эриванского) побуждают к иронии, вызывают в памяти Шервуда, которому за донос было велено именоваться Шервудом-Верным (злые языки сразу предложили замену ≈ Скверный). Донос оплачивают деньгами: ╚Я дал ему злато и проклял его...╩ Когда донос объявляется ╚делом чести╩, это означает, что общество занемогло. Дальше ≈ больше, дальше ≈ бесы, ╚имя им легион╩. Предреволюционная эпоха ≈ единственная, как кажется, в русской истории, когда среди символических имен появились провокаторы. Их и прежде хватало, но разве могли они сравниться, все эти Шервуды и Антонелли, с Азефом, Гапоном, Малиновским? Провокация стала чуть ли не бытовым явлением, в чем каждый может убедиться из рассказа Горького ╚Карамора╩. Недуг бесовства поразил русское общество ≈ об этом говорит Лев Толстой, свидетель надежный и почтенный, в своих предсмертных статьях. Он вспоминает, как гордился когда-то перед европейцами, что в России по закону не было смертной казни; что ╚недавно еще не могли найти во всем русском народе двух палачей. Еще недавно, в 80-х годах, был только один палач во всей России. Помню, как тогда Соловьев Владимир с радостью рассказывал мне, как не могли по всей России найти другого палача, и одного возили с места на место. Теперь не то╩. Что же теперь, после 9 января 1905 года? Теперь ≈ кровь и смерть, ╚не убийство, не одно убийство, а убийства, бесконечные убийства╩. Убивают власти, убивают революционеры, сатанеет русская душа. И те, и другие не послушали Толстого, отмахнулись от его беспокойства о том, какие последствия для национальной морали будет иметь употребление ╚безнравственных средств╩, шпионства, обмана, лжи. Теперь люди сами идут в палачи, назначают цену за голову, торгуются. Это, положим, отребье. Но поражены и души ╚средних людей╩. ╚Дети играют в повешение╩, ╚почти дети, гимназисты идут с готовностью убить на экспроприации, как прежде шли на охоту╩. Эти люди, повзрослевшие или постаревшие, делали погоду и в 1917 году, и много позже. В моральном смысле и террор, и раскулачивание, и гонения на церковь ≈ все это было подготовлено и предрешено, и поистине оставалось уповать только на ╚светлое будущее╩. Но что же здоровые силы нации, что же учители, ╚гении╩, о которых зло писал И. А. Бунин в ╚Окаянных днях╩: ╚В русской литературе теперь только ╚гении╩. Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый... Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении?╩ Помните, Лев Николаевич, Вы рассказывали мне об одном Вашем разговоре с матерью? Вы заметили ей, что раньше, в ╚золотом веке╩ русской литературы, писали о каких-то предметах, о кавказском пленнике, медном всаднике, боярине Орше, мертвых душах, отцах и детях, Обломове, войне и мире, коробейниках, униженных и оскорбленных; а в ╚серебряном веке╩ его творцы пишут только о себе. Это верная мысль, особенно если вспомнить вызывающие брюсовские строки:
Это, конечно, глупые стихи, но это и симптом ≈ то ли всепоглощающего эгоизма, то ли страха перед жизнью и собственной страной. Бунин объяснял ╚установку на себя╩ тем, что ╚русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно╩,≈ но разве это объяснение? Это констатация, и то сомнительной достоверности. Бунина раздражало, что писатели заискивают перед толпой. Доля истины здесь есть. Но с не меньшим основанием можно говорить об удалении от толпы, избранничестве, уходе в герметизм (у Хлебникова) и даже в ╚молчание╩ (у Александра Добролюбова и Леонида Семенова). В любом случае проявилось что-то неорганичное, русской традиции не свойственное. Разладились отношения между ╚старшим братом╩ ≈ и ╚младшим, страдающим братом╩. И старший вовсе не отвернулся от младшего, вовсе не презрел заветы служения народу и стране. В предсмертной пушкинской речи ╚О назначении поэта╩ Блок твердо и достойно возразил тем, кто мог поддаться соблазну отождествить народ с чернью: ╚...никогда не заслужат от поэта дурного имени те, кто представляют из себя простой осколок стихии, те, кому нельзя и не дано понимать. Не называются чернью люди, похожие на землю, которую они пашут, на клочок тумана, из которого они вышли, на зверя, за которым охотятся. Напротив, те, которые не желают понять, хотя им должно многое понять, ибо и они служат культуре,≈ те клеймятся позорной кличкой: чернь; от этой клички не спасает и смерть; кличка остается и после смерти, как осталась она за графом Бенкендорфом, за Тимковским, за Булгариным ≈ за всеми, кто мешал поэту выполнять его миссию╩. Это сказано в 1921 году ≈ после трех лет крови, ╚глада и мора╩. В русской истории не было времен более благоприятных для личности, нежели ╚серебряный век╩. Конец петербургского периода действительно отмечен массовым производством гениев (без бунинских кавычек) ≈ и в искусстве, и в науке. Но личность чувствовала себя неуютно. ╚Везде неблагополучно... катастрофа близка... ужас при дверях╩; ╚история тех лет, которые русские художники провели между двумя революциями, есть, в сущности, история одиноких восторженных состояний; это и есть лучшее, что было и что принесло настоящие плоды╩ (Блок). Одиночество ≈ вот ключевое слово. Одиночество переживалось тяжело. Отсюда поиски пристанища ≈ в ницшеанском самоутверждении (крайнее его выражение ≈ приведенное четверостишие Брюсова), в эзотерическом кругу ╚посвященных╩ (вспомним о бесчисленных товариществах и салонах), в других культурах, далеких от ╚своей╩ территориально, хронологически, эстетически (╚серебряный век╩ ≈ век стилизаций), в богоискательстве и богостроительстве (это реакция на мировоззренческий релятивизм, ╚относительность всего╩), в игре, наконец, Игровая стихия прямо-таки захлестнула искусство. Маскарад стал символом эпохи, а ╚играющий человек╩ ≈ самым ярким эпохальным типом. Это необходимо учитывать при оценке ╚артефактов╩ начала столетия. При ином подходе можно, например, заподозрить в сатанизме устроителей и участников конкурса на тему ╚Дьявол╩, объявленного журналом ╚Золотое руно╩ в середине 1906 года. Игра ≈ это паллиатив, это страх перед жизнью. История показала, что страх был вполне обоснованным. В XIX веке русская литература приняла на себя функцию народного заступничества ≈ и блистательно ее выполняла, покуда Россия была объята ╚вековой тишиной╩. Стоило в 1905 году народу, так сказать, зашевелиться, как эта функция стала проблемой. Бунин, описывая похороны Толстого, передает разговоры мужиков, несших полотнище с надписью: ╚Лев Николаевич, память о том добре, которое ты делал нам, никогда не умрет в нас, осиротевших крестьянах Ясной Поляны╩. Вот эти разговоры: ╚Ну вот, мы несли эту самую вывеску. Что ж, будет нам за это какое-нибудь награждение от начальства или от графини? Ведь мы как старались! Целый день на ногах! Опять же на венок потратились╩. Русская литература (и вся культура в целом) вдруг ощутила, что народу она пока не нужна. В рассказе ╚Попрыгунья-стрекоза╩ А. И. Куприн вспоминает о елке в глухом уезде Рязанской губернии, в Никифоровском двуклассном училище, на Рождество 1906 года. Дети разыгрывают крыловскую басню, Стрекоза отвечает Муравью: ╚Я все пела╩. ╚И тут учитель Капитоныч взмахнул одновременно скрипкой и смычком... и таинственным полушепотом весь хор начал петь:
Мне вовсе не трудно сознаться в том, что в это время у меня волосы стали дыбом, как стеклянные трубки, и мне казалось, что глаза этой детворы и глаза всех набившихся битком в школу мужиков и баб устремлены только на меня, и даже больше,≈ что глаза полутораста миллионов глядят на меня, точно повторяя эту проклятую фразу: ╚Ты все пела, это ≈ дело, так поди же попляши. Так поди же попляши...╩ В те минуты тяжелая, печальная и страшная мысль точно разверзлась в моем уме. ╚Вот,≈ думал я,≈ стоим мы, малая кучка интеллигентов, лицом к лицу с неисчислимым, самым загадочным, великим и угнетенным народом на свете. Что связывает нас с ним? Ничто. Ни язык, ни вера, ни труд, ни искусство. Наша поэзия ≈ смешна ему, нелепа и непонятна. Наша утонченная живопись ≈ для него бесполезная и неразборчивая пачкотня. Наше богоискательство и богостроительство ≈ сплошная блажь для него, верующего одинаково свято и в Параскеву-Пятницу и в лешего с баешником, который водится в бане. Наша музыка кажется ему скучным шумом. Наша наука недостаточна ему. Наш сложный труд смешон и жалок ему, так мудро, терпеливо и просто оплодотворяющему жестокое лоно природы. Да. В страшный день ответа что мы скажем этому ребенку и зверю, мудрецу и животному, этому многомиллионному великану? Ничего. Скажем с тоской: ╚Я все пела╩. И он ответит нам с коварной мужицкой улыбкой: ╚Так поди, же попляши...╩ Ну что же, если нужно будет, попляшем!╩ Воздадим должное спокойному мужеству Куприна. Это написано в 1910 году, когда еще никто не мог знать ни о мировой войне, ни о революции. Вычисленные Вами, Лев Николаевич, ╚фазы надлома╩ имеют общую черту ≈ они заполнены религиозными войнами. Петербургский период завершился войной белых и красных. Можно воспользоваться и другим цветом (хотя бы для того, чтобы избежать терминологического подобия ≈ Белой и Алой роз), можно обозначить это противоборство как схватку ╚белой кости╩ и ╚черной кости╩. О том, что страна разделена на ╚общество╩ и ╚народ╩ и что это добром не кончится, говорили у нас многие и многие. Это и кончилось злом. Когда крестьяне, привыкшие ценить труд и вещи, жгли барские усадьбы, не строения они жгли, а усадебную культуру с ее библиотеками, картинными галереями, музицированием. Это был поистине религиозный акт. Крестьяне ведь не предвидели, что в войне ╚белой╩ и ╚черной╩ кости победителей не будет, будут только побежденные. Но в наше время есть только культура ╚общества╩ ≈ и без нее, хороша она или худа, не обойтись. Возвращение к ней было неизбежно, вопрос стоял лишь о сроках, и сроки пришли. Будем уповать на то, что возвращение это означает конец надлома и надрыва.
|
|
|
|